Саги огненных птиц

Хельга тихонько улыбнулась, раскручивая рыжие косы. Светлая лента, дрожа, обвивала её руки, и издалека в слабеющем свете масляного фонаря казалось, будто по её рукам скачет ручной зверёк. Иголка только тряхнула растрёпанными волосами, белыми, как сверкающий снег.

Ситрик зарылся глубже в сено, чтобы его не беспокоили, но только он снова отвернулся к стене, как почувствовал, что из соседнего угла на него смотрит пара острых глазёнок. Ситрик шикнул, и хозяйский внук, от носа до пяток перепачканный сажей, мигом вылетел из дому, перепрыгивая через спящих. Ида испуганно взвизгнула.

Разбуженному Ситрику не спалось. Осторожно опустив голову рядом с птицей, он перевернулся на спину. Холь, зарывшись в сено, дремал, а Ситрик всё смотрел в темноту и слушал храп мужчин и шорохи Иголки. Она переворачивалась с боку на бок, никак не находя себе места.

– Ох, всё нечистый, – ворчала тихо она.

– Какой же нечистый? – зевая, спросила Хельга.

– Неужто не видела того духа?

– Да что же, Иголка. Это хозяйское дитя, пришло проверить, не обернулись ли мы медведями. Хотя и вправду чумазое, – отвечала Хельга, но Иголка ей не поверила.

Вскоре и они замолчали. Хельга уснула, а Иголка всё ворочалась, шуршала, как мышь, и недовольно дышала. Потом она по очереди окликнула всех мужчин, мать и даже отца, пугливо и самонадеянно, но те не отзывались, продолжая храпеть или сопеть. Ситрик стал терпеливо ожидать своего имени.

– Хельга? – в надежде прошептала Иголка, но и сестра спала, положив руку под голову.

Иголка помолчала немного, будто набиралась храбрости, а потом быстро выпалила, не надеясь уже на ответ:

– Богомолец?

Ситрик молчал, а потом, услышав печальный вздох, глупо ответил:

– Я здесь.

– Это хорошо, – тут же весело отозвалась Иголка.

Ситрик хмыкнул.

– Ты мне ничего и не хочешь рассказать? – жалобно спросила девчушка.

– Нет.

Иголка поворчала немного, а потом решила подойти к разговору с другой стороны.

– Я слышала, – шёпотом начала она, постепенно повышая голос, – будто бы здесь неподалёку есть страшное озеро. На дне его живут никсы…

– Кто?

– Злые духи. Никсы. Они похожи на людей и рыб, только маленькие-маленькие, не больше младенца. В полнолуния они выходят из озёр и играют на флейтах и лирах свои грустные мелодии. Так мне сказала одна пожилая женщина из этого поселения. А её дочь, Ула, та, у которой ещё усы над губой смешные растут, утверждала, что они большие-пребольшие и выходят из воды верхом на лошадях и что нет у них никаких флейт или лир, а голоса у них мерзкие. Она сама их слышала.

Ситрик хмыкнул. Больше вопросов он не задавал, но болтливой Иголке то и не было нужно.

– А ещё из этого озера нельзя брать воду.

Ситрик молчал, но слушал.

– Беда ждёт того, кто выпьет эту воду. – Иголка потянулась и подобралась ближе к нему, шурша сеном. – Ты правда ничегошеньки не знаешь об этом озере?

– Нет.

– Почему ты ничего не знаешь об этом озере?

– Не знаю.

Иголка фыркнула.

– Ты же богомолец и путник. Теперь, наверное, ходишь по миру, многое видишь, а значит, и многое знаешь.

«Я немногим старше тебя, глупая», – мысленно произнёс Ситрик, но смолчал.

– А это озеро достаточно известное. У нас в Келлвике все-все про него знают. Ещё малышам про него рассказывают и поучают, мол, будете в Оствике – не пейте из местного озера водицы, – продолжала Иголка, зевая, но уже утратив интерес и к озеру, и к никсам. – Кстати, тут в Оствик многие наши перебрались. Много земляков живёт. Так уж получилось. Наверное, и твои родители не тут родились, а пришлыми будут.

Она замолчала, и Ситрик уже начал задрёмывать, как Иголка достаточно громко проговорила:

– Ну ладно. Тогда ты мне что-нибудь расскажи.

Ситрик глубоко вздохнул.

– Поговори со мной.

– Я не люблю говорить, – приглушённо отозвался Ситрик.

– Почему? – удивилась Иголка.

– Потому что я люблю молчать.

Иголка чуть не задохнулась от возмущения, но утерпела и медленно продолжила, успокоившись:

– Но это же неинтересно – молчать. Вот что, например, можно сказать молчанием? Оно же пустое.

Ситрик решил не ввязываться в спор. Болтунья веселила его, не раздражала, но спорить он не любил. Какой бы он ни нашёл довод, каждый всё равно при своём останется. Особенно говорунья Иголка.

– Надо же говорить. Без слов нельзя обойтись! – не унималась она.

– Ну не ночью же, Ида! – рявкнул Оден и, судя по звукам, кинул в сторону дочери башмак.

Обувка врезалась в стену, никого не задев, но Иголка обиженно пискнула и затихла.

Ситрик перевернулся на другой бок, прижался к стене и вскоре уснул – разбуженные мужчины не храпели, а Иголка молчала.

Дождь прекратился, излив на землю всё, что принёс в облаках с собою с моря. Из серебристых туч выплыла стареющая белая луна, похожая на разбитое круглое блюдце. Ночь посмотрела вниз своим единственным глазом, и по земле побежали холодные мурашки от этого пронзительного взгляда.

Провожать купцов высыпало всё селение. Белыми медведями гости не оказались, несмотря на снежные волосы, а значит, хоть проводить их надо было по-доброму.