Салтыков. Семи царей слуга

— Вы, видимо, уже знаете, — пожал плечами Тотлебен. — Зачем спрашиваете?

— Мы знаем, но желаем услышать от вас.

— Позвольте сесть, ваше сиятельство, — попросил Тотлебен, видимо стараясь выиграть время для ответа.

— Да, да, садитесь. Разговор у нас долгий предстоит.

Тотлебен опустился на лавку и долго молчал, собираясь с мыслями. Бутурлин напомнил:

— Мы вас слушаем, генерал-майор Тотлебен.

— Видите ли, господа, у меня в Саксонии жена и сын. Сын был взят в армию короля, а он еще совсем ребенок. Ему двенадцать лет. Какой он солдат? И я просил принца Генриха, чтобы он отпросил его от службы и, если можно, прислал ко мне.

— А для чего же вы отправили им мой секретный ордер?

— От меня потребовали это в обмен на сына. И потом, я полагал, что ордер сей давно не представляет никакого секрета для противника.

— А что вы изволили сообщать в других письмах?

— В каких других?

— Ну как? Забадко признался, что сделал уже три ходки между вами и королем. О чем шла ваша переписка? Советую вам, граф, говорить начистоту, поскольку сейчас должны принести ваши бумаги, и все откроется. И будет неловко, если вы сейчас соврете.

— Ну, я писал королю о своих землях в Саксонии, о сыне. Просил его посодействовать моему разводу с женой.

— Ну и развел он вас?

— Нет. Он написал, что она не дает согласия. А сына освободил для учебы.

— О чем еще писал вам король?

— Он просил как можно более щадить прусские земли.

— Что вы отвечали на это?

— Я писал, что не позволяю солдатам разорять деревни. И еще король просил через Петербург посодействовать заключению мира с Россией, мол, ему эта война уже наскучила. И обещал тому, кто добьется согласия России на мир, до двух миллионов талеров.

— Вы, надеюсь, понимаете, граф, — заговорил строго Бутурлин, — что в военное время означает переписка с врагом? Как она квалифицируется и как наказывается?

— Понимаю, ваше сиятельство, но я надеялся со временем заманить короля в ловушку.

— Почему же вы не поставили в известность главнокомандующего об этом? Как мы можем вам в этом поверить?

— Вы допросите подполковника Аша, моего секретаря. Если он порядочный человек и честный, то должен вспомнить, как я говорил ему об этом.

— Подполковник Аш пока не главнокомандующий, граф. Я вынужден отстранить вас от командования и арестовать.

— За что, ваше сиятельство?

— За тайную связь с врагом.

— Но я верой и правдой служил ее величеству, я захватил Берлин, я взыскал с него контрибуцию.

— Нам это известно, граф. Именно поэтому я не стану назначать следствия и суда над вами. Пусть вашу судьбу решают Конференция и Сенат. Завтра же вместе с Забадкой и всеми вашими бумагами я отправлю вас в Петербург в распоряжение генерал-прокурора Шаховского.

Вызвав адъютанта, Бутурлин приказал ему:

— Генерал-майор Тотлебен арестован. Извольте вызвать стражу.

Адъютант от удивления онемел и замешкался.

— Вы оглохли? — крикнул Бутурлин, у которого от вчерашнего еще болела голова.

— Нет. Но…

— Исполняйте, черт подери!

21. Это чревато

Фельдмаршал граф Бутурлин, увы, не был готов к столь высокой должности, как пост главнокомандующего всей армией. И не только из-за своего ограниченного мышления, но и в силу пристрастия к хмельному застолью.

Еще с петровских времен это не считалось большим грехом, лишь в том случае, если не вредило делу, Даже по рациону солдату полагалось по чарке утром и вечером. Хотя, конечно, на марше да при скудости магазина иногда и не соблюдалась эта норма, но солдаты никогда не забывали о положенном. И как только с провиантом все налаживалось, первый же вопрос из уст солдат был известный:

— А чарка? Отдай и не греши.

Так что на складах магазинов вместе с крупами, мукой, амуницией, сапогами и ружьями хранилось довольно много бочек этого зелья. И полковой провиантмейстер скорее мог забыть выписать гречку, но только не водку. О ней, голубушке, никто не забывал.

Граф Бутурлин, будучи трезвым, был надменен и на обличье весьма умен, строен, красив. И мундир, сшитый из лучшего материала, сидел на нем как влитой, сверкая позументами. И епанча его была подбита соболем. Уж не говоря о своре адъютантов, под стать своему начальнику блиставших канителью и позументами.

Но стоило Александру Борисовичу выпить хотя бы положенную по рациону чарку, как ему хотелось уже и сверхрационную «послать вдогонку», как говаривал он, а там и третью, поскольку «Бог троицу любит». И пошло, поехало.

И уж куда девалась его графско-фельдмаршальская гордость, он от широты души тащил в застолье всякого и лично угощал и допытывался: уважает он его или нет? А поскольку тот его «уважал», то и становился едва ли не самым сердечным другом фельдмаршалу.

В застолье он обнимался с кучерами, денщиками, заставляя поддерживать компанию, что не могло нравиться особенно офицерам:

— Роняет себя фельдмаршал перед всякой швалью.