Сальватор

Прежде всего молодой человек - у него было доброе сердце - подумал о том, что надо бы вернуть отцу все, что тот на него потратил. Старик долгие годы жил на семьсот франков в год, мог он теперь пожить и на три тысячи. Ведь молодой человек мог выплачивать отцу именно эту сумму. Отец, от всего отказывавшийся ради него, мог отныне ни в чем себе не отказывать.

Потом доходы будут все расти; ему закажут музыку к какойнибудь поэме, она будет поставлена в Опера-Комик, как произведения Герольда [Фердинан Герольд (1791 - 1833) - французский композитор], или в Опере, как сочинения Обера [Франсуа Обер (1782 - 1871) - французский композитор, один из основоположников жанра большой оперы]. Он станет получать тридцать или даже сорок тысяч в год, и как достаток пришел на смену нищете, так на смену достатку придет роскошь.

Что скажешь о таком плане, Петрус?

- Я считаю, что это вполне естественные мысли, дядюшка, - заметил молодой человек, смутившись, так как ему показалось, что положение музыканта все больше напоминает его собственное.

- На месте музыканта ты сделал бы то же, что собирался сделать он?

- Дядя! Я тоже постарался бы отблагодарить отца.

- Благодарность детей - это мечта! Красивая мечта, друг мой.

- Дядюшка!

- Что касается меня, то я в это не верю, а потому и не женился, продолжал генерал.

Петрус не отвечал.

Генерал бросил на него пытливый взгляд, потом, помолчав немного, сказал:

- А мечту эту развеяла женщина.

- Женщина? - переспросил смущенный Петрус.

- Ну конечно! - подхватил генерал. - Наш музыкант повстречал в свете богатую красавицу, живущую на широкую ногу.

Она была умна и хороша собой, артистическая натура, насколько позволено светской даме заниматься искусством. Молодой человек бросил, как говорится на языке воздыхателей, свою любовь к ее ногам. Она снизошла до его любви, и с этой минуты все было кончено.

Петрус вскинулся.

- Да, - повторил генерал, - все было кончено. Наш музыкант стал небрежно относиться к урокам по десять франков каждый, когда его приглашали к графине, маркизе, принцессе - да откуда мне знать? Он остыл к этюдам, темам, вариациям для фортепьяно; он больше не смел давать концерты; он ждал, когда ему закажут музыку к поэме, а заказа все не поступало. Издатели стояли в очереди у его двери, он подписал с ними договор при условии, что они выплатят ему авансы. Его считали порядочным человеком, который всегда держит слово, и сделали все так, как он хотел; он влез в долги. Разве не следовало ему теперь жить на широкую ногу, как любовнику светской дамы, то есть завести лошадей, экипаж, ливрейных лакеев, ковры на лестницах? Она, естественно, ничего не замечала: у нее-то было двести тысяч ливров ренты, и что казалось бедному музыканту разорительной роскошью, ей представлялось посредственностью. Экипаж, пара лошадей... Да у кого нет экипажа и пары лошадей?.. А он тем временем исчерпал все свои запасы, после чего обратился к отцу.

Не знаю, как отец извернулся, чтобы ему помочь. Конечно, он не дал ему денег: денег у него не было, но, может быть, он дал ему свою подпись. Подпись честного человека, у которого нет долгов, - под это можно получить деньги, с большими процентами разумеется, но можно. Однако в день выплаты по векселям отец, как бы ни хотел он этого сделать, не сможет расплатиться. И вот однажды, вернувшись с прогулки, наш молодой человек получит на серебряном подносе от своего ливрейного лакея письмо, в котором ему сообщат, что его отец находится на улице Кле, а оттуда, как ты, Петрус, знаешь, раньше чем через пять лет не выходят.

- Дядя! Дядя! - вскричал Петрус.

- В чем дело? - спросил генерал.

- Пощадите, прошу вас!

- Пощадить? Ага, мой милый, так вы поняли, что это о вас я рассказывал или почти так?

- Дядюшка, - проговорил Петрус, - вы правы, я безумец, гордец, глупец!

- А по-моему - так еще того хуже, Петрус! - возразил генерал строго и вместе с тем печально. - Ваш отец имел раньше состояние, стоившее ему большой крови, и оно позволило бы вам жить как благородному человеку, если такая жизнь в эпоху, когда труд является святой обязанностью каждого дворянина, не была бы синонином праздности, а значит и позора. Ваш отец, тридцать лет скитавшийся по морям, из кожи вон лез, чтобы вы ребенком ни в чем не нуждались, и вы вообразили, что так будет всегда, что вы еще не вышли из детского возраста, когда играли английскими гинеями и испанскими дублонами, а не подумали, что это подло - даже если он предложил вам сам, - принимать от старика то, что, смилостивившись, послал ему случай - и все это только ради того, чтобы потешить ваше безумное тщеславие!

- Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!

- Да, пожалуй, с тебя хватит. Я видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, когда я рассказывал о бедном музыканте. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь назад при виде пропасти, в которую едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.

- Дядя! - воскликнул Петрус и протянул генералу руку. - Я вам обещаю...