Сальватор

Помимо того что ее короткие мачты были длиннее обыкновенного (это делало ее похожей на корабли, выходящие с верфей Нью-Йорка или Бостона), а в трюмах она везла не индиго или кошениль, а то, что на негритянском жаргоне зовется "черным деревом", в остальном она ничем не выдавала своей порывистой походки и неуживчивого характера.

Более того, ее пушки, тщательно спрятанные в твиндеке, без разрешения хозяина и носа не посмели бы высунуть в порты. Да и сами порты были накрыты огромным куском старого паруса, выкрашенным в тот же цвет, что и подводная часть судна.

Правда, во время сражения матросы сдергивали парус, словно театральную декорацию, по первому свисту, открывая взору ярко-красную полосу пушечных портов, в которую пушки, торопясь глотнуть свежего воздуха, сладострастно вытягивали свои бронзовые шеи. И так как одному капитану Пьеру Эрбелю пришла в голову эта веселая мысль, англичанин не знал, что имеет дело с человеком, который сам не станет просить пощады, но и другого не помилует.

Итак, Эрбель и его экипаж стали ждать, как поведет себя английское судно.

Англичане подняли все паруса вплоть до лиселей, похоже было, что они натянули все до единого лоскута, бывшие у них на борту.

- Ну, теперь можно о нем забыть, - заметил капитан Эрбель. - Берусь довести его отсюда в Сен-Мало, так что ему не удастся сократить между нами расстояние ни на пядь. Догонит он нас только когда нам заблагорассудится его подождать

- А почему бы не подождать его прямо сейчас, капитан, - предложили трое или четверо нетерпеливых матросов

- Это ваше дело, ребятки. Если вы меня хорошенько попросите, я не смогу вам отказать.

- Смерть англичанину! Да здравствует Франция! - прокричали как один все матросы.

- Ну что ж, дети мои, англичанина слопаем на десерт, - предложил капитан Эрбель - А пока давайте обедать. Учитывая, что случай у нас торжественный, каждый получит двойную порцию вина и по стаканчику рома Слышишь, кок?

Четверть часа спустя все сидели за столом и ели с таким аппетитом, словно для большинства из них эта трапеза должна была оказаться последней, как для царя Леонида.

Обед был превосходным. Он напомнил парижанину счастливейшие часы его детства, и от имени всех собравшихся, а также с разрешения капитана он попросил своего товарища, матроса Пьера Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, спеть одну из любимых всеми моряками песен, которую он так хорошо исполнял, как среди людей сухопутных народная песня "Дела пойдут на лад", эта моряцкая песня была чем-то средним между Марсельезой и "Карманьолой".

Пьер Берто по прозвищу Монтобанн не заставил себя упрашивать и звонким, словно труба, голосом завел сумасшедшую и вместе с тем грозную песню, ни слов, ни мотива которой мы, к сожалению, не знаем.

Для пущей правдивости прибавим, что, как бы восторженно ни принимал экипаж в целом, а Парижанин в частности, его необычайное пение, все испытывали такое нетерпение и так расшумелись, что капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к тишине, чтобы виртуоз смог допеть восьмой куплет.

Как помнят читатели, Пьер Берто был любимцем капитана, и тот не хотел, чтобы его грубо перебивали.

Благодаря вмешательству капитана Пьер Берто допел не только восьмой, но и девятый, а за ним и десятый куплет.

На этом песня кончалась.

- Это все, капитан, - доложил певец.

- Точно все? - спросил Пьер Эрбель.

- Абсолютно все!

- Да ты не стесняйся: если есть еще куплеты - валяй, у нас есть время! - предложил капитан.

- Нет, это вся песня.

Капитан огляделся по сторонам.

- А где Парижанин? - громко спросил он. - Эй, Парижанин!

- Я здесь, капитан, на своем посту: сижу на перекладине брам-стеньги И действительно, как только песня кончилась, Парижанин с обезьяньей проворностью снова занял место, которое называл своим постом.

- На чем мы остановились перед обедом, Парижанин? - спросил капитан Как я имел честь вам докладывать, капитан, бриг очень похож на военное судно, от него за милю разит goddam'oм [Здесь "Чертовым англичанином" (англ )].

- Что ты еще видишь?

- Ничего. Он от нас на прежнем расстоянии. Но если бы у меня была подзорная труба...

Капитан вложил собственную трубу юнге в руки и, дав ему пинка для скорости, напутствовал такими словами:

- Отнеси-ка это Парижанину, Щелкунчик!

Тот бросился вверх по вантам.

Если Парижанин поднимался с проворностью обезьяны, то Щелкунчик, надо отдать ему должное, взлетел вверх, как белка. Он добрался до наблюдателя и передал ему требуемый инструмент.

- Вы мне позволите побыть рядом с вами, сударь? - спросил юнга.

- А разве капитан запретил? - поинтересовался Парижанин.

- Нет, - сказал мальчик.

- Что не запрещено, то разрешено: оставайся.

Мальчик сел на рее, как грум - на крупе позади наездника.

- Ну что, теперь лучше видно? - спросил капитан.

- Да, теперь будто смотрю на него сверху.

- У него один или два ряда зубов?

- Один, но до чего ж сильна челюсть, черт возьми!

- И сколько зубов?

- Дьявол! На десяток больше, чем у нас.