Мансуров играл жестко. Он вел своих в контратаки, использовал ложные маневры, он пробивал оборону противника, но главное, использовал грязные приемы. Нападающего вывели из строя, «случайно» ударив его локтем в нос. Полузащитник, хромая, ушел с поля после того, как ему отдавили пятку. Дидовец чувствовал, что близится его очередь.
Ни один матч не приближался к этому по накалу страстей.
– Прекратите безобразие! – крикнул кто-то из зрителей после очередного пополнения «лазарета».
Но что-то нашло на мальчишек в тот вечер. Безумие сгустилось в воздухе над школьным двором. Кажется, даже если кого-нибудь вынесли бы с поля мертвым, игра все равно продолжалась бы.
Сборная Шаповалова ухитрялась раз за разом сравнивать счет. Мансуров был яростнее, Шаповалов – быстрее и техничнее. За десять минут до конца последнего тайма нападающий «девятки» забил гол под горестные крики с трибун и дружный вопль сборной.
– Счет: восемь-семь! – сообщил рефери.
Кто-то рядом с Петькой выругался матом. Они были вымотаны, они работали мальчиками для битья и все равно ухитрялись держаться, хотя никто из них не был готов к такой борьбе.
И вот – пропущенный гол.
Белоусов давно сидел на скамейке, потирая ушибленную лодыжку. Дидовец с радостью присоединился бы к нему, но бросить Илью и прослыть трусом он не мог.
Так что они продолжали играть.
Пять минут до конца.
Четыре минуты.
Три.
Две.
Исход матча был ясен всем.
Оставалась одна минута, когда один из нападающих сборной, ловкий шкет по фамилии Пронин, сделал обманное движение: развернулся вокруг своей оси и диагональной передачей отправил мяч Шаповалову. Защитники «девятки» кинулись на перехват.
Но было поздно. Две команды, одна с восторгом, вторая с ужасом, наблюдали, как крученый летит в сторону вратаря.
Это был коронный удар Ильи: «мертвый мяч», направленный с огромной силой в верхний левый угол ворот.
Отбить «мертвый» почти невозможно.
Голкиперу и не удалось.
Мяч просвистел под штангой, не задев ее, и запутался в сетке.
Секунда ошеломленной тишины – а затем от дружного вопля вздрогнули окрестные дома.
– Ур-ра!
Судья надрывался, извещая о том, что матч закончился ничьей, но его никто не слушал. Победила сборная Шаповалова. Это понимали все.
Мансуров хотел пожать ему руку, но к Илье уже было не пробиться. Его пытались качать, а когда это не получилось, повалились на траву и хохотали, лупя друг друга по спинам.
Болельщики давно разошлись. На стадион опустились сумерки. Дидовец, сидевший на траве, заметил на верхней скамейке мужскую фигуру. Последний одинокий зритель почему-то не уходил, хотя поле почти опустело. Никого не было вокруг, только трое друзей: Илья, Макс и сам Дидовец. Белоусов все не мог успокоиться, твердил, что мяч все-таки оказался счастливым, и целовал его в кожаный бок. Илья валялся на траве, закинув руки за голову.
А Петя рассматривал человека на трибунах.
Что-то неуловимо знакомое было в его фигуре, в смазанных сумерками чертах лица. Пока Дидовец пытался вспомнить, где мог его встречать, мужчина поднялся и ушел, явственно прихрамывая.
«Потом вспомню», – сказал себе Петька и забыл.
Несколько дней спустя Мансуров сказал, что может взять автограф у Кравченко. В эту минуту он швырял гальку с обрыва, и слова упали так же небрежно, но Дидовец, Белоусов и Шаповалов уставились на Антона, как будто на их глазах он только что заставил камешки повиснуть в воздухе.
– Он не дает автографов, – наконец сказал Белоусов.
Петька и Илья кивнули.
Алексей Кравченко был легендой Щедровска. Он играл за сборную России по футболу, но в две тысячи первом году в товарищеском матче с Грецией получил травму колена. Больше на поле Кравченко выйти не смог. Его история стремительного взлета и такого же стремительного падения была известна любому жителю города старше восьми лет. Кравченко был гордостью, «нашим гениальным мальчиком», и хотя травму он получил в результате несчастного стечения обстоятельств, почти официально считалось, что ее виновник – опытный футболист, убоявшийся конкуренции. Имя футболиста произносилось пониженным голосом и каждый раз менялось, так что почти вся сборная России в свое время поучаствовала в заговоре против Кравченко.
Словом, Щедровск был обижен за своего героя.
Что собой представляет сам Кравченко, никто толком не знал. Он всегда был стеснительным, а после ухода из спорта окончательно замкнулся. Поначалу, после возвращения футболиста в родной город, его таскали по официальным мероприятиям, как свадебную куклу на капоте. Кравченко произносил чужим голосом чужие слова, иногда косясь на бумажку, ему искренне аплодировали, и у зрителей оставалось ощущение причастности к великому.