Самая хитрая рыба

Стоя в коридоре, я вижу, как из дверного проема спиной вперед вылетает Леля, – точно кукла, отброшенная ребенком. Она съезжает по стене, но почти сразу подбирается, рычит, стоя на карачках, и кидается на дядю Женю. Ее пальцы на его горле… Она как маленький цепкий зверек.

Они в пяти шагах от меня – хрипят, валятся на пол, колотят друг друга куда ни попадя; Лелины прелестные кудряшки в крови, дядя Женя воет и взмахивает прокушенной рукой.

Я кидаюсь прочь, не разбирая пути. Впервые в жизни мне все равно, что меня увидят Лагранские, я лишь хочу очутиться как можно дальше отсюда, на другом конце света, на Луне, на Марсе – лишь бы никогда не слышать их звериных голосов. Мне так страшно, как не было никогда в жизни!

За спиной слышен вскрик, сухой короткий треск, словно подломилась ножка стула. Нет, не буду смотреть, как они крушат мебель! Ужас толкает меня в спину, и даже часы-луковка не могут от него защитить. Где взять волшебную расческу, чтобы за мною встал лес и отгородил от чужой беды?

Я бегу, падаю и снова бегу. Дача Лагранских за моей спиной вырастает, разбухает… Меня накрывает ее черной тенью. Кричат, плачут, стонут – или это ветер свистит в ушах?

За нашим сараем высокая трава. Я падаю в нее без сил, как в воду пруда. Меня трясет. Руки заледенели, а лицо пылает, и я сама не могу себе объяснить, отчего так сильно испугалась. Да, они поссорились, но разве я не видела прежде, как дерутся взрослые?

«Да ведь Лагранские – семья», – осеняет меня. В семье не могут драться. Спорить, шутить, ругаться, обижаться – да, но бить друг друга со всей силы, со всей злости? Впервые за свои десять лет я понимаю, как мне повезло с семьей. Смысл слова «благополучная», которое я слышала краем уха, становится кристально ясен. Ведь я могла бы родиться у дяди Жени и Лели! Мне стыдно от мысли, что я не раз мечтала обменять папу на дядю Женю с его вечной готовностью вступить с нами в игру, с его радостным смехом, с уважительным отношением к любой малявке вроде меня. Дядя Женя – сильный, хоть и невысокий, он каждый день занимается с гантелями, а папа… Ну да, папа похож на недоваренную макаронину. И никогда не подкидывает меня под потолок, и не бросает мне мяч в вышибалах, и не вырезает для меня лодочки из сосновой коры… Но никогда, никогда мой папа не способен так рычать на маму, как дядя Женя, и бить ее по лицу.

– Провались они пропадом, ваши лодочки! – шепчу я в траву. И плачу, плачу горько и бессильно, как человек, впервые столкнувшийся с отвратительным изъяном прекрасного прежде мира.

Наплакавшись, я вынимаю из кармана часы. «Тик-так, – утешают они, – тик-так, это пройдет! Смотри: мы отсчитали всего минуту, а ветер уже высушил твои слезы».

При мысли о том, чтобы вернуть их Лагранским и во всем сознаться, меня бросает в холодный пот. «Воровка! Дрянная лгунья!» Только что я думала, как повезло мне с родителями; но правда в том, что когда случится беда, я останусь с ней один на один, в этом у меня нет ни малейших сомнений. Так устроен мир. Папа с мамой не вступятся за меня, как не вступилась мама за Котьку, укравшего огурцы. Они будут стыдиться меня, они отрекутся от своей дочери!

Может быть, дедушка займет мою сторону? В шелесте травы я слышу неразборчивые, но отчетливо злобные шепотки. «У Бережкова внучка – слышали? – воровка!» «Я всегда говорила, гнать его в три шеи!» «Давидович? Дааа, кровь-то дурная!» И смех, гадкий смех соседей.

Давно забытые голоса поднимают змеиные головы, и кусают меня, и впрыскивают свой яд. Я ведь помню, как бабушка плакала: «Ваня, незаменимых нет, осторожнее, Ванечка!» Взрослые все от меня скрывают, меня выгоняют, когда затеваются серьезные разговоры, но кое-что я все-таки улавливаю. Мой дед, огромный, талантливый, который, подобно атланту, держит на своих плечах великую киностудию «Мосфильм», – мой дед уязвим.

Я должна вернуть часы, обелить имя Лели… Но еще я должна защитить свою семью. Если люди узнают, что Иван Бережков вырастил воровку, его выгонят. И наши две фотографии будут висеть на позорной доске.

Как я должна поступить, чтобы никто не пострадал? Кого выбрать – дедушку или Лелю?

Час спустя я возвращаюсь домой. Решение принято. В зеркале я вижу отражение, которое не сразу узнаю: не девочка, а какой-то ходячий растрепанный труп.

Я буду защищать деда. Никто не узнает про часы Лагранской!

7

Следующий день проходит тихо. Я сплю все утро: не просыпаюсь ни в девять, когда дедушка приходит будить меня, ни в десять, ни в одиннадцать. Такого не бывало прежде. «Все дело в быстром росте», – авторитетно говорит бабушка; я слышу ее голос сквозь сон.

И опять проваливаюсь в темноту.

К обеду мне приходится выбраться из постели. Пошатываясь, как сонная муха, я иду в столовую. Бабушкин куриный бульон возвращает меня к жизни.

То, что случилось вчера, не должно повториться. Нужно поговорить с дядей Женей, умолять его, чтобы он сохранил мою стыдную тайну. Как мне раньше это не пришло в голову! Дядя Женя добрый, он меня простит.

«А Леля?» – спрашивает чей-то тихий голосок.