Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

Ведь надо же понимать, считаться с тем, что жизнь — это движение, развитие, изменение. И современный молодой крестьянин не похож не только на своих отцов, но и на старших братьев, наших сверстников, чье отрочество и юность пали на военные и первые послевоенные годы. «Век не тот, не тот народ!..»

Еще наше поколение в юности проводило вечера на беседах и игрищах. И самыми светлыми воспоминаниями моего отрочества были народные гулянья — «Девятая», Ильин день, Троица и прочие так называемые престольные праздники на Вологодчине — в каждой деревне свой праздник. А теперь в деревне танцуют — почти не пляшут. И частушкам предпочитают современные песни. И престольных праздников — вот бы обрадовались председатели военной поры! — не справляют... Почему? Быть может, из-за запретов? Но ведь было время — как запрещали! Не помогало. Запрещать — запрещали, но к каждой «Девятой», общесельсоветскому гулянью около погоста, продолжавшемуся несколько дней, заблаговременно готовились, вызывали из района наряд конной милиции, врачей и санитарок, облюбовывали амбар под каталажку — гулянья проходили буйно, ни одно не обходилось без драки.

Теперь это ушло в прошлое. Грустно? Мне — грустно... Спросил молодых своих земляков: им — нет. «Чего мы не видели на беседе-то? — со смехом говорили они. — Под гармошку топтаться? Лучше в кино или в клуб на танцы пойдем!»

Вот и заставь их водить хороводы! Иная потребность, иные представления о жизни, иной кругозор...

Так, может быть, случилось то, что тревожило когда-то Станиславского: цивилизация погубила истинную, глубоко народную культуру?

Сын прославленного Качалова В. Шверубович в воспоминаниях «Люди театра» рассказывает, как Константин Сергеевич Станиславский в одном из споров утверждал необходимость разграничения культуры и цивилизации. «Цивилизация в той форме, в какой она проникает в народ, особенно в России, несет с собой гибель истинной, глубоко народной культуры, — говорил он. — Она губит нравственность, уничтожает этические и эстетические критерии, издревле присущие народу. Он (Станиславский. — Ф. К.) утверждал, что от народного праздника масленицы или дня Ивана Купалы к Высокому Театру путь ближе и прямее, чем через фабричную или помещичью любительщину; от хоровода и игрищ «А мы просо сеяли, сеяли...» ближе к балету, чем от «кадрили»; от старой русской песни — к опере, чем от частушек... Народный костюм, такой разнообразный по губерниям и народностям, — прекрасен; «спинджаки», кофты и платья из дешевых ситцев — уродство...» Но вчитаемся внимательней в слова Станиславского. Ведь он имел в виду мещанскую цивилизацию, и в самом деле враждебную любой истинной культуре, причем в той ее форме, в какой она проникала в народ в дореволюционной России, то есть в том наносном, внешнем уродливом, что олицетворялось в «спинджаках», «кадрили» и опошляло народную жизнь.

Свободна ли современная деревня от губительного влияния такой вот мещанской «цивилизации», которая всегда была псевдокультурой, полукультурой? Конечно же, нет — те же рисованные лебеди, пошлые открытки или, напротив, уродливые следования очередной городской моде тому пример. Но это — особый разговор.

Мы ведем речь о другом — о высоком влиянии образованности, подлинной культуры, формирующей новые духовные потребности, иные представления о жизни, иной кругозор...

Какие могучие токи воздействия направлены сегодня извне на молодую, формирующуюся душу! Какая распахнутость, открытость ветрам жизни пришла на смену прежней замкнутости, герметической законсервированности деревни! Ведь еще недавно мир для деревенского мальчишки кончался околицей села.

Давайте вдумаемся, вникнем со всей серьезностью, что значит для психологии подрастающих в деревне поколений всеобщее восьмилетнее, а теперь и десятилетнее образование, воздействие массовых средств информации — газет, радио, кино и телевидения, влияние книги, которое вошло в быт... А разве так называемый технический прогресс, который В. Солоухин столь решительно отделил от духовной культуры, — сложные сельскохозяйственные машины, химия, электричество — уже сами по себе не обладают психологическим воздействием на человеческую душу?

А разве вся атмосфера нашего атомного, электронного века — именно благодаря могущественным средствам массовой информации — не ощутима в самых глухих уголках нашей Родины и обходит стороной сердца и умы людей?

Все эти разнородные и вместе с тем вполне цельные влияния — в деревне не в меньшей степени, чем в городе, — формируют (я имею в виду тенденцию) вполне современную личность, чьи запросы уже никак не удовлетворишь посиделками или хороводами, какая бы чарующая первозданная поэзия в них ни была заключена.