Самая темная ночь

– Цвергер ненавидит Нико. Ненавидит по личным причинам. Поэтому он выполнит свою угрозу. Я знаю, что выполнит. Он убьет Нико, и мы даже не узнаем, когда он это сделает, где и как. Я этого не вынесу. Не смогу.

Роза взяла ее за руки – крепко, уверенно, успокаивающе.

– Ты сможешь. Потому что должна. Ради вашего ребенка и наших сестер и братьев мы должны быть сильными.

– И лгать им?

– Нет. Нельзя им обещать, что Нико вернется. По крайней мере сейчас, когда мы знаем так мало. Но мы можем сказать детям, что Цвергеру не удалось нас сломать. Мы честно скажем им, что у нас еще есть надежда.

«А если нет надежды? Как быть, если ее нет?» – подумала Нина.

– Тебе надо спуститься на кухню и поесть, – сказала Роза.

– Я не голодна.

– Зато ребенок голоден. Идем.

Роза была права – ребенку нужно, чтобы она поела.

– Поможешь сойти по ступенькам? Боюсь упасть.

– Конечно.

Роза принесла в спальню лампу и все это время держала ее в руках; сейчас она поставила лампу на табуретку у кровати и помогла Нине сесть. На лице у Розы были страшные кровоподтеки, правый глаз опух, почернел и почти не открывался. На руках тоже были синяки – она закрывалась от Цвергера, когда он бил ее ногами.

– Ох Роза… Глаз…

– Заживет. Зато эта свинья Цвергер до конца своих дней будет помнить, как я плюнула ему в лицо. И каждый мой синяк этого стоит.

У Нины подгибались ноги, но при поддержке Розы она преодолела коридор и спустилась на один пролет; на площадке ей пришлось постоять, чтобы отдышаться, но второй пролет дался легче, и вскоре они уже сидели на кухне.

Там ничего не изменилось. Все было в точности, как этим утром, когда они завтракали. Все дышало теплом, знакомым уютом, полнилось приятными запахами и счастливыми воспоминаниями. Кухня была любимым местечком Нины в этом доме.

Роза поставила перед ней миску с супом, и Нина начала есть, хотя руки у нее так тряслись, что трудно было донести ложку до рта, не расплескав бульон.

– Это у тебя от потрясения, – сказала Роза, заметив, как она дрожит. – Не спеши, сейчас отпустит.

Ее действительно отпустило еще до того, как суп в миске закончился, и Нина почувствовала, что сил немного прибавилось. Она подумала, что через несколько минут попросит проводить ее наверх, ляжет на кровать, уткнется лицом в подушку и будет плакать. Когда она останется одна в их с Нико спальне, ей уже не понадобится притворяться сильной.

На кухню вошел Альдо, а за ним еще один мужчина. Подняв голову, Нина увидела отца Бернарди, и впервые за их многолетнее знакомство он ей не улыбнулся.

– Нина, милая моя… Как ты себя чувствуешь?

– Получше.

– Вы что-нибудь узнали, падре? – спросила Роза.

– Узнал. Нико отвезли в Верону. В штаб немецкой Службы безопасности. В СД.

– Это все? – заглянул ему в лицо Альдо. – Все, что вам удалось выяснить?

– Пока да. Архиепископ думает, что мы, возможно, сумеем убедить немцев, что тюремного заключения будет достаточно, ведь все обвинения Цвергера больше похожи на домыслы. А теперь, если вы с Розой не возражаете, я бы хотел побеседовать немного с Ниной наедине. Нам нужно обсудить… э-э… дела духовные.

Отец Бернарди, дождался, когда в кухне не осталось никого, кроме них с Ниной, затем сел на стул рядом с ней и понизил голос до шепота, так, чтобы, кроме нее, никто не услышал:

– Я не сдамся. Я небо и землю переверну, чтобы вернуть Нико тебе. Обещаю, я добьюсь его освобождения.

Нина кивнула, сморгнув обжигающие, слепящие слезы.

– Я должен кое в чем признаться тебе, Нина, – продолжал священник. – Надеюсь, ты меня выслушаешь.

– Я слушаю.

– Хочу, чтобы ты знала, что поначалу, только поначалу я очень переживал из-за твоего приезда сюда и жизни в семье Нико.

– Почему? Я думала, это была ваша идея.

– Возможно, ты не поверишь, но это была идея Нико. Я рассказал ему о дружбе с твоим отцом и о том, что, по мнению доктора Мацина, тебе небезопасно оставаться в Венеции. Еще я признался, что подумываю отвезти тебя к себе. Я собирался представить тебя местным жителям как свою осиротевшую дальнюю родственницу.

– И почему вы этого не сделали?

– Нико сказал, не очень-то хорошо будет поселить молодую девушку в полупустом доме, где на ее защиту может встать только пожилой священник. Поэтому он предложил, чтобы ты жила у него на ферме, а для этого надо было выдать тебя за его жену. Потому-то я и беспокоился.

– Простите, отец Бернарди, но я все еще не понимаю.

– Я знал, что ты умная, храбрая и великодушная девушка, поэтому подозревал – и, как выяснилось, не зря, – что Нико не замедлит в тебя влюбиться. А это означало бы, что я напрасно тешу себя надеждами увидеть его когда-нибудь священником и, быть может, даже моим преемником в Меццо-Чель.

– Если вы хотите, чтобы я признала нашу с ним любовь ошибкой, я этого не сделаю, – заявила Нина, и у нее дрогнул голос.

– Нина, милая, я пытаюсь сказать, что это я ошибался. Более того, теперь я уверен, что вы с Нико предназначены друг для друга. Некоторые называют это судьбой, но я предпочитаю думать, что ваша любовь послана свыше и есть величайшее благословение.

– Зачем вы говорите мне об этом?