Самоубийство как культурный институт

Алексеев не заметил, что евангельская притча о камнях, обращенных в хлебы, появлялась в «Дневнике» и прежде. В одной из первых статей Достоевский описал гипотетическую ситуацию — царство дьявола на земле. Предположим, что дьявол ввел человечество во искушение, одарив его научными открытиями, которые привели к уничтожению нужды и бедности. Что стало бы тогда с людьми? «[Они] извлекали бы из земли баснословные урожаи, может быть, создали бы химией организмы, и говядины хватило бы потри фунта на человека, как мечтают наши русские социалисты — словом, ешь, пей и наслаждайся. <…> Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них все украл разом; что исчез человеческий лик. <… > И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб и за „камни, обращенные в хлебы“» (22:33–34). В результате — эпидемия самоубийства на почве taedium vitae: «Настанет скука и тоска: все сделано и нечего более делать, все известно и нечего более узнавать. Самоубийцы явятся толпами, а не так, как теперь, по углам; люди будут сходиться массами, схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами, каким-нибудь новым способом, открытым им вместе со всеми открытиями» (22:33–34)[538]. Эта картина завершает видение Версилова в «Подростке» — мир без Бога (о нем — в предыдущей главе). То, что осталось неназванным в романе, разъяснено в «Дневнике писателя»: осуществление социалистической утопии, о которой мечтают русские социалисты, — это царство дьявола на земле и неизбежно приведет к всеобщему самоубийству.

На вопрос Алексеева Достоевский не замедлил ответить не в «Дневнике», а в частном письме, предложив развернутое руководство к чтению современной ситуации в свете евангельской символики:

В искушении диавола явились три колоссальные мировые идеи, и вот прошло 18 веков, а труднее, то есть мудренее, этих идей нет и их все еще не могут решить.

«Камни и хлебы» значит теперешний социальный вопрос, среда.

Это не пророчество, это всегда было. «Чем идти-то к разоренным нищим, похожим от голодухи и притеснений скорее на зверей, чем на людей — идти и начать проповедовать голодным воздержание от грехов, смирение, целомудрие — не лучше ли накормить их сначала? <…>

Ты — Сын Божий, стало быть, Ты все можешь. Вот камни, видишь, как много. Тебе стоит только повелеть — и камни обратятся в хлеб. Повели же и впредь, чтоб земля рождала без труда, научи людей такой науке или научи их такому порядку, чтоб жизнь их была впредь обеспечена. Неужто не веришь, что главнейшие пороки и беды человека произошли от голоду, холоду, нищеты и из всевозможной борьбы за существование» <…>

На это Христос отвечал: «не одним хлебом бывает жив человек», — то есть сказал аксиому и о духовном происхождении человека (29/II:84–85).

В этом письме (как заметили достоевисты) заключено зерно легенды о Великом инквизиторе[539].

Другой запрос поступил от представителя молодого поколения, студента П. П. Потоцкого, озабоченного социальной стороной дела: