Самоубийство как культурный институт

Просмотрите скорбный лист самоубийств и покушений на них за последние дни — ну, где тут и какая система? Тихон Герасимов, 24 лет — утопился; кухарка Фирсова — повесилась; акушерка бросилась с моста в воду, и, конечно, не ее вина, что ее спасли; Белов ранил себя в грудь; студент, на улице, среди белого дня, хотел застрелиться и, опять-таки, не по своей вине остался в живых; мещанин Ведерников застрелился в купальне в ту самую минуту, когда бывшая там с ним проститутка окунулась в воду; чиновник, лет 40, бросился в Неву с Николаевского моста и, вопреки первоначальному своему намерению, был спасен. Где же в этом хаосе самоубийств найти систему?[576]

Этот саркастический выпад был направлен не только на общую тенденцию, но и на конкретные усилия другого безымянного автора «Голоса», который, обратившись за объяснением к статистике, предложил в столбце «Петербургской хроники» (помещенном в том же номере, что и один из фельетонов — ръ) строгую систематизацию статистических данных, из которой, казалось, напрашивался и строго научный, социально значимый вывод. Автор этой хроники расположил «богатые статистические данные», которые можно извлечь из дневника происшествий, в виде таблицы, систематизируя эти данные (как это принято в статистических исследованиях) в категориях пола, возраста и социального происхождения, в корреляции с избранным способом самоубийства. Сопоставив способ самоубийства с социальным происхождением, этот хроникер из «Голоса» сделал значительный (и политически корректный для либерального органа) вывод: «В этом году число утопившихся значительно превысило повесившихся, тогда как в предыдущие годы было наоборот. Почему способы самоубийства больше избираются простые — веревка и вода, — будет более понятно, если скажем, что из числа самоубийств около 70 % приходится на долю простого класса жителей Петербурга и только 30 % на долю привилегированных сословий»[577]

. В пику своему собрату по «Голосу», — ръ привел два случая, в которых нельзя было усмотреть подтверждение «закона» (речь шла о самоубийстве кухарки и акушерки, о которых сообщала хроника текущих событий): «Кухарка потеряла 5 рублей заработной платы и решила, что ей жить больше незачем; акушерку же, вероятно, побудила к самоубийству не такая ничтожная причина; однако кухарка повесилась, а акушерка бросилась в воду»[578]

.

В то же самое время другой журналист, Достоевский, собирая материал о самоубийстве для другой газеты, «Гражданин», также обратил внимание на этот случай. Для Достоевского (который не использовал это сообщение в газете) история кухарки стала предметом философских размышлений о человеке как таковом, занесенных в записную книжку: «Чего ему желать? Зачем ему жить? Кухарка 5 руб. потеряла. Какая пустая и глупая шутка»[579]. Писатель прочел газетное сообщение о самоубийстве потерявшей пять рублей кухарки как элегию о бессмысленности жизни (и выразил свое отношение словами лермонтовского «И скучно и грустно»). Фельетонист, в сущности, смотрел на дело так же, но выразил эту идею буквально: включив эту смерть в состав своего фельетона «Литературные и общественные курьезы», он, в соответствии с законами жанра, прочел ее как шутку, «курьез».

В своих «Литературных и общественных курьезах», как это было принято в публицистике, фельетонист обсуждал как явления одного ряда и факты действительной жизни, и факты, заимствованные из произведений литературы. В романах Достоевского он нашел не менее богатый источник преступлений и самоубийств, чем в газетной хронике. Однако и литературный анализ таинственных явлений человеческой жизни не удовлетворял фельетониста (речь идет о «Бесах»):