Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей

Я помню смертное ложе девушки 22-х лет; при жизни она была (или казалась) „так себе“, но в гробу она лежала с таким достоинством,и это достоинство так переливало, наконец, в красоту, что я не мог оторвать глаз. Умирая — с часу ночи до 6-ти вечера, — она звала: „Мама! Мама!“ Несчастная, повидимому, не ожидала мучений собственно умирания, действия яда, отравы... „Умереть“ ей казалось „стоп“, „точка“, тьма. Между тем к смерти ей пришлось перейти через огненную реку муки... И в ней она ужасно кричала: „Спасите меня! Мама!“ Совершенно непостижимые по жестокости правила „Приемнаго покоя“, — „правила“, конечно, „для всех случаев“ написанные и не знающие „исключения“, — не пропустили к ней „маму“... Случай — спешный, доктора — хлопочут и обеспечили себе правильность действия общею „невпускаемостью“... Тщетно „мама“ требовала, чтобы ее пропустили, молила, — ее не впустили за двери, где бессильно хлопотала наука. „Маме“ вынесли только уведомление, что спасение было бы возможно, если бы она приняла яду после ужина и вообще поевши, „на пищу“, между тем она приняла его с пустым желудком, и он всосался тотчас и весь или, скорее и точнее, всею своею массою облил и сжег стенки желудка... И вот она умерла. „Почему?“ Она жила с бабушкою, тетею (ее и звала „мама“) и сестрою. Родителей уже не было в живых. Почти богатая, почти знатная, она отлично кончила, как и ее сестра, среднюю школу и поступила на Бестужевские курсы... Семья была несколько консервативна, несколько церковка, несколько барственна. Но все это без преувеличения. Семья была очень образованна... Самоубийца пошла по пути демократических и вообще новых убеждений. Но также без преувеличения, без фанатизма. Она дома спорила. И с нею спорили... Ведь позволительно не только младшим оспаривать старших, но и старшим оспаривать младших? Младшая одним годом сестра осталась дома, не пошла на курсы, но когда она выразила желание поступить на них, никто ни одним словом ее не удерживал. Вместе с семьею она путешествовала за границею всего за два — за три месяца до смерти. Любовалась чужими городами; была или казалась счастливою. Имела тот признак „счастья“, что была весела: единственное, что могут уловить домашние, от которых все скрывается. На курсах сблизилась с подругами, хорошо сблизилась. Так как здание курсов было далеко от их дома, да и ее, очевидно, повлекло пожить „студенческою“ жизнью, — то она без всякого „разрыва“ с домом или с разрывом очень мягким и безболезненным, перешла на квартиру „Как хочешь живи, только будь счастлива“, — сказали ей дома. На квартире она прожила около трех месяцев; особенного ничего в это время не было, ничего не давало основания предполагать что-нибудь потрясающее. В вечер самоубийства у нее были подруги, — и все ели, только она почему-то, очевидно, удержалась есть. И когда все ушли, решительно ничего не заметив у своей хозяйки, она выпила в это же утро вместе „с провизией“ купленного зелья... Выпила — и закричала, и стала звать на помощь... Поздно!

„Отчего же она умерла?“

Полная неизвестность.

От тоски? Одиночества? Но решительно не было еще времени испытать „одиночество”... Всего три месяца. „От разочарования в жизни?” Но, ведь, это такая молодость, что никакого „опыта жизни” она, очевидно, не имела. „От разочарования в любимом человеке?” Но опять 22 года отвергают возможность „окончательного, полного и глубокого” разочарования... Да о любви, по крайней мере яркой, которую невозможно было бы не заметить, не говорил никто ни в последнее время ее жизни, ни около гроба. В линии этих чувств было „кое-что**... Но кто же из-за „кое-чего“ убивает себя?

Но все говорили, что она была ярка, талантлива... Бала умна. Ее „споры” в этом смысле любили, как проявление личности, — без сочувствия темам спора. Но, повторяю, не может же молодежь потребовать молчания в ответ на свои тезисы, и эта девушка по крайней мере бала так умна, что ничего подобного и не требовала, и не ожидала. Она была сама пылка, упорна и встречала упорные же отрицания от людей, во всяком случае несравненно более ее образованных.

„Но живи, матушка, как хочешь; наше желание — только видеть тебя счастливой, довольной”.

И она взяла курсы, квартиру и яд. Полная непостижимость!

К характеристике должен добавить, что ни в девушке, ни в среде окружающей не было никакой экзальтированности, неуравновешенности и беспорядочности. Все было нормально, но не сухо и именно „без преувеличения“ в какую либо сторону. Ни старые деревья, ни которое-нибудь из молодых не „шаталось на корню“ Оно упало разом и все. Точно „Бог попалил“, как сказали бы в древности..