Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей

Но никто из пораженных членов семьи не отрицал, что в погибшей была яркость мысли, воли и движения... Наблюдая „самоубийц без причины“, нельзя по отметить, что в разряд их вообще не попадают тусклые личности. Этого нет. „Деревянный, сухой человек“ вообще но наложит на себя рук. Но это одна из двух линий, которые ограничивают „зону самоубийства“, довольно определенную; другая — увы! — более грустная. Самоубийцами также никогда не бывают настоящие творческие личности. Вертер покончил самоубийством. Но ведь все интересные и глубокие мысли Вертера принадлежат собственно Гете, и вот он-то не был и никогда не смог бы сделаться самоубийцею. Юношей, на переходе в зрелый возраст, он пережил только „вертеровское настроение“ и, очевидно, сердцем и умом заглянул в черную зону самоубийства; но заглянув — отошел. Почему? Спасло творчество, напор творческих сил; спасли образы, реявшие в его воображении Если бы он „закис“ на Вертере, — может быть, он и кончил бы как он; „кончил бы с собою“ „обещавший молодой поэт“ Германии... Но у Гете около Вертера, юного разочарованного человека, уже мерцали железные и здоровые черты Геца фон-Берлихингера, рыцаря и воина, героя и деятеля... Т.-е. сам Гете был не только мечтатель, как Вертер; он был деятель и герой германской истории, „рожденный“ для этого. И „рождение“ спасло его. Спасли силы отца и матери, перешедшие могучим током в сына. „Ему лишь 80 лет“, — могли сказать родители над его колыбелью. А Вольфганг, очерчивая образы отца и матери, почти говорит это: „от них могли рождаться только столетние дубы“.

***

Если где есть „вина родителей“ перед самоубийцами, — то вот здесь. Самоубийство — волевое явление .. Та „катастрофа“, которою является всякое самоубийство, бывает собственно „катастрофою“ воли, как жизненного напряжения, жизненной энергии.

Кто в этих звуках:

— В смерти моей прошу никого не винить...

— Я умираю, потому что не нашел смысла в жизни...

— Потому что в жизни слишком много темного..

— Потому что все безнадежно...

Кто, повторяю, прочтя эти строки, не заметит в тоне их чего-то извиняющегося, уступающего, склоняющегося?.. О, не так боец идет на битву! Но с битвы именно так уходит боец... „Мой меч не остр. Порох расстрелян... Да и сам я устал, мал и слаб... Пойду лягу в канаву, пока бьются сильные... Лягу один, незаметно“... и „чтоб никого не винили“.

„Не надо суда... Ни над кем не надо суда,“ — вот последняя, невольная, всеобщая резигнация самоубийц.

Из-под земли бьют ключи толстой и тоненькой струей, и что толстою струею бьют — дают начало рекам. А выйдя из камня тоненькой струей, — побежит быстро... но иссохнет под солнечным лучем, потеряется в песках... И, отойдя немного, оглядываемся и не видим его. Вот „гроб самоубийцы“, явление страшное и органическое.

Никогда настоящего гения. Никогда настоящей творческой натуры. И опять это сказывается в записочках:

„Чувствую себя несостоятельным дли жизненной борьбы“. Какое страшное признание!

***

Сила рождения - это одно. Но и другое — ранняя трата жизненных сил. Вспомним старушку на дороге: „Я всегда была осторожна“. Вот неосторожность жизни, и именно в самую раннюю ее пору, — до 20—22-х лет и еще много ранее этого, — является подспудною и тайною причиною, я думаю, большинства „самоубийств без причины“. Ручей не всегда бил тонкою струею уже при исходе, не во всех случаях так бил: иногда сейчас из скалы он брызнул толстою струею. Но сейчас почти попал на песок или рассекся на мелкие части, — и все „ушло в землю“ или „рассеялось по сторонам“... так что к 20-ти годам юноша чувствует себя старичком, бессильным, инвалидом.

„Сознание горит тысячею мыслей... В сознании — все освещено. Но какая темь в воле... темь, уныние и безнадежность“.

Вот тайная эпитафия над собою множества самоубийц. Всякий человек один сам знает свои „внутренние счеты“... Один он только помнит свои „расходы“... И он один знает итог: „все потеряно“... „Потеряно, когда я только должен начинать жить“.