Самвэл

Прямо напротив двери в землю был вбит толстый столб, тоже железный. Он напоминал те столбы, к которым на причалах привязывают лодки. Но к этому столбу был привязан человек. Вверху, на столбе было укреплено подвижное кольцо, к нему прикована толстая цепь. Другой конец ее был прикреплен к железному ошейнику, надетому на узника. Длина цепи очерчивала тот предел, в рамках которого ему дозволено было передвигаться, и не давала дотянуться до двери. Он был похож на льва, запертого в железной клетке. Руки его были в кандалах, ноги тоже.

В том же мрачном подземелье, в тех же самых цепях и в том же самом ошейнике сидел в свое время римский император Валериан, взятый в плен персидским царем Шапухом I. Сын небес и солнца обращался с августейшим пленником как последний варвар. Всякий раз, когда он выезжал на охоту, несчастного узника выводили из каменного гроба, отмывали, умащали благовониями, надевали на него царскую багряницу и торжественно подводили к дворцовым воротам. Выходил сын солнца, император сгибал спину, царь ставил на нее ногу и садился в седло. Так он всякий раз попирал своей надменной пятой величие Рима... После всех этих измывательств Шапух все-таки велел убить императора, содрать кожу, набить сеном и вывесить на всеобщее обозрение на стене главного тизбонского храма.

Шапух I надел железный ошейник на императора Валериана, а Шапух II — на другого венценосца, который томился теперь в том же каменном мешке.

В темнице был еще один человек; он неподвижно, как статуя, стоял в углу, на каменном пьедестале, и немигающие глаза его были устремлены на царя. Никаких проблесков жизни не было на его сухом, пергаментно-желтом лице, ни один мускул не шевелился. На поясе у него в золотых ножнах висел меч спарапета, и десница лежала на рукояти; казалось, он в полной готовности охраняет жизнь царственного узника.

Царь не спал; он взволнованно ходил взад и вперед по отмеренному ему клочку пространства, и звон цепей нарушал глухую тишину подземелья. Цепь была настолько коротка, что он не мог дотянуться ни до того, кто неподвижно стоял в углу, ни до железной двери своей темницы. Узник был человек высокого роста, богатырски сложенный, с густыми волосами, которые сильно отросли в тюрьме, сплелись с бородой и придавала ему грозный и угрюмый вид. Он перестал ходить, прошел в угол и сел на охапку соломы, служившую ему и ложем и единственным сидением.

В это время дверь с лязгом отворилась, и в сопровождении слуги вошел начальник тюрьмы. Рукава его кафтана и рубахи были засучены, из-под кафтана выглядывало нижнее белье, обувь была надета на босу ногу, на голове был ночной колпак. В таком неопрятном, неподобающем виде перс предстал перед царственным узником, словно для того, чтобы еще более унизить его. Он поклонился и, не отходя от двери, заговорил с насмешкой:

— Мой привет владыке Армении! Я надеюсь, что ночные часы пролетели для государя в спокойном сне и сладких сновидениях. Пусть добрые духи и впредь отгоняют от него ночные кошмары, что насылает Ариман.

Узник кинул на него презрительный взгляд и ничего не ответил.

— Что же ты молчишь, о государь? — продолжал тот с еще большей издевкой. — Армяне только мечом лишний раз махнуть боятся, а в словах удержу не знают.

Царь опять ничего не ответил.

— Я вижу, его величество недовольны своим покорным слугой, — сказал начальник тюрьмы и сделал шаг вперед. — Попробую все же заслужить твое благоволение, государь. Сию же минуту велю сменить твою великолепную постель и приготовить тебе столь благоуханное и мягкое ложе, что ты забудешь шелка и тонкую шерсть Армении.

Он повернулся к слуге и велел переменить подстилку. Слуга подошел, собрал в охапку рассыпанную в углу солому, которая от сырости совсем свалялась и прилипла к полу, словно войлок, и постелил взамен новую, посуше.

— Изысканные яства будут поданы сегодня к столу его величества, — снова обратился тюремщик к узнику. — Пусть не думает, что персы не радушные хозяева и не умеют принимать гостей, пусть забудет все то, что оставил во дворце.

Слуга положил рядом с охапкой соломы кусок ячменного хлеба и поставил черепок с водой.

— Приятного аппетита и долгих лет жизни всеславному царю! — сказал тюремщик и с поклоном удалился.

— Наглец! — процедил узник сквозь зубы.

Железная дверь закрылась, и он остался один в своем каменном мешке.

Он молча ходил некоторое время из угла в угол, потом остановился и обратился к неподвижной фигуре на каменном постаменте: