Самвэл

Указ, весь покрытый золотом, все еще сиял на лбу у посланца царя царей. Он сделал знак рукой, стражники встали и с почетом повели прибывших в крепость. Когда приблизились к главным воротам, всадники спешились. Лишь тогда предводитель отряда снял указ с головы и на вытянутых руках протянул его начальнику крепости. Тот снова простерся на земле, с глубоким благоговением принял указ в вытянутые руки, приложил к губам, ко лбу и лишь потом поднялся с земли и огласил указ вслух.

Кончив читать, он вернул указ обратно.

— Двери вверенной мне крепости открыты перед тобой, о господин главный евнух!

Все вошли в цитадель.

Пока для гостей приготовили подобающие стол и постель и устроили в конюшне лошадей, ночь вступила в свои права, стало совсем темно и понадобилось зажечь факелы.

Начальник крепости вошел в комнату гостя и поклонился.

— Надеюсь, господин главный евнух соблаговолит эту ночь отдохнуть с дороги и встретится со своим царем завтра, при свете дня.

— Нет, господин начальник тюрьмы, я должен встретиться со своим государем нынче же ночью, — взволнованно отозвался тот. — Прямо сейчас же, если возможно.

— Для господина главного евнуха нет ничего невозможного... коль скоро он прибыл с благословенным указом царя царей! — ответил запинаясь начальник крепости. — Но господину моему должны быть знакомы порядки этой крепости... Надо бы немного...

— Понимаю... ты хочешь показать мне моего государя в более приятной обстановке. Но я хочу видеть его как есть, как он живет здесь постоянно. Да, порядки этой крепости мне хорошо известны. Тебе нечего стесняться, если даже я найду его в самом плачевном состоянии.

Тюремщик все еще колебался в нерешительности и не поднимал головы, словно преступник, мучимый угрызениями совести.

— И все же, господин главный евнух... мне не хотелось бы ранить твое сердце, — сказал он.

— Ну, вот что! — довольно строго оборвал его высокий гость. — Тебе известно, по-моему, что сказано в указе царя царей? Это уж мое дело — изменить к лучшему положение моего государя и облегчить его страдания. А твое дело — приказать, чтобы меня провели к нему, и без промедления.

— Я сам проведу тебя, господин мой, — поторопился уверить начальник тюрьмы.

Жестокий тюремщик склонился, наконец, перед высочайшим повелением. В тот день, как нам известно, он обошелся с царственным узником особенно непочтительно и хотел как-нибудь искупить свой грех, хотя именно в нем и состояла добродетель его службы.

Во дворе было уже совсем темно. Все ворота и двери были наглухо заперты. Стражники, словно злые духи преисподней, неусыпно наблюдали за всем вокруг. Даже птица небесная не осмелилась бы в эту ночную пору пролететь мимо крепости. Ни звука, ни шороха, одна лишь глубокая, могильная тишина...

Слуга с фонарем в руке шел впереди и освещал ступени, ведущие вверх по скале. Даже средь бела дня ходить по этой вьющейся вдоль скалы лестнице было опасно. Малейшая оплошность, один неверный шаг низвергли бы неосторожного вниз, в пропасть. За слугой шел начальник тюрьмы, за ним — главный евнух. Он был скорбен, как человек, которого ведут к дорогой могиле. В каком состоянии найдет он своего царя, как подойдет к нему? Хватит ли у него душевной стойкости, чтобы скрыть свои горькие чувства?

Они остановились перед уже знакомой нам дверью.

— Он здесь, — сказал начальник тюрьмы.

— Открой дверь, — приказал главный евнух. — Но я попросил бы тебя оставить нас наедине.

На лице начальника тюрьмы снова явственно проступила нерешительность. Главный евнух заметил это и добавил:

— Не беспокойся, это тебе ничем не угрожает.

— Пусть будет, как пожелал господин главный евнух, — через силу согласился начальник крепости. — Но да простится мне моя дерзость — если господин мой хочет остаться с глазу на глаз со своим царем, я должен буду запереть дверь снаружи.

— Запирай. Но я возьму с собой фонарь, там наверняка совсем темно.

Начальник крепости выбрал ключ из тяжелой связки, висевшей у него на поясе, и отпер железную дверь:

— Соблаговоли войти, господин главный евнух. Можешь пробыть со своим царем, сколько пожелаешь. Когда захочешь выйти, постучи в дверь. Стражники всегда наготове, они тут же известят меня, я приду и отопру дверь, — он указал на стражников, которые были приставлены охранять именно эту дверь.

Приезжий вельможа взял фонарь и с сильно бьющимся сердцем переступил порог. Дверь за ним захлопнулась.

Он сделал несколько неуверенных шагов и поставил фонаря в угол. Узник лежал на охапке соломы. Ад со всеми его муками, казалось, разверзся перед страдальческим взором вошедшего. С глубокой скорбью смотрел он на закованного в цепи государя; тот лежал на каменном полу, забывшись тяжелым сном, который прерывался порою стонами. Он увидел черствый кусок ячменного хлеба, лежавший на полу, увидел глиняный черепок с водой, пить из которого отказался бы и последний раб, перевел взгляд на неподвижную фигуру на каменном пьедестале — глаза его заволокло слезами, и он едва удержался на ногах: перед ним стояла сама Армения — поверженная и обесчещенная...