Самвэл

— Нет!.. Тысячу раз нет! Я не виновен! — вскричал он вдруг, и в мрачном взоре сверкнуло яростное пламя. — Вечные междоусобицы нахараров истощили, наконец, мое терпение... Я, действительно, объявил им войну, хотел покарать непокорных мятежников, хотел уничтожить их, чтобы слить воедино разрозненные силы нашей страны и создать из них сильное самодержавное государство. Целостность Армении я ставил выше, чем амбиции сотни удельных князей, которые из-за беспечности моих предшественников настолько обнаглели, что при всяком удобном случае имели дерзость угрожать своему государю. Я пожелал ограничить их своеволие. А они объединились и восстали против меня! Мало того — в эту внутреннюю семейную распрю они втянули иноземцев, они натравили на меня персов — исконных врагов наших... Я остался один как перст и вынужден был стучаться в двери врага и искать соглашения с ним. Ну, а враг загнал меня сюда...

Он снова встал и, опустив голову, принялся ходить по своей темнице. И снова обратился к своему спарапету.

— Ты свидетель, о князь Мамиконян, сколь чисты были мои намерения, сколь высоко ставил я счастье Армении! Но от-ноше-ния мои с нахарарами дошли до предела, и кто-то из нас должен был признать себя побежденным: или царская власть подчинила бы себе нахараров, или они — царскую власть. Я предпочел первое. Для меня была священна незыблемость царского престола, унаследованного от предков. Но если мятежные на-харары не обузданы моей рукой, их сокрушат те самые персы, которых мятежники сочли подходящей опорой для борьбы со своим царем... Из мрака этого каменного подземелья я вижу, о Васак, что творит Шапух в Армении... Он отсек голову, теперь примется рвать на куски тело. Главу он сослал сюда, а нахараров загонит в темницы Сагастана. И беззащитная Армения станет невозбранным поприщем для персидского варварства... Жены и дочери нашей знати будут наложницами и служанками при дворе, знатные отроки станут подметать мраморные плиты персидских дворцов... А моя жена... а мой сын...

При последних словах голос его дрогнул, колени подогнулись, он опустился на охапку соломы всем своим богатырским телом, закрыл лицо руками, и слезы хлынули на его оковы.

О, сколько узников терзалось и скорбело подобно ему в темных подземельях этой каменной твердыни. Сколько венценосцев, сколько потомков царских родов поглотила она, все не зная насыщения, словно чудовищный алчущий дракон... Сколько их стенало и рыдало в ее безжалостном каменном чреве! Стоило попасть сюда — и человек пропадал, исчезал навеки, погружался в вечное забвение. Не зря крепость Ануш заслужила и другое прозвище — Анхуш, то есть «преданная забвению» — во тьме забвения, словно во мраке могилы, хоронила она скорбную память о своих узниках.

В том же каменном подземелье, в тех же оковах, что влачил ныне армянский царь Аршак, томился некогда его отец, царь Тиран. Сын хоть видел на стене своей темницы слабый отблеск солнечных лучей — отец не видел и этого. Персидский царь лишил его света очей, и окруженный вечным мраком, слепой царь прошел сквозь все мучения, какие только есть в царстве тьмы.

Словно безобразное чудовище, вместившее в себя все мыслимые ужасы, стояла крепость Ануш на своем высоком каменном пьедестале. Смерть и ужас распространяла она вокруг себя. Яд источало ее дыхание, смерть сулил ее угрожающий взгляд. Никто не смел подойти к ней, никто не смел даже взглянуть на нее. Люди обходили ее далеко стороной, и путник сходил с большой дороги, чтобы пройти окольным путем. Всякое сообщение с крепостью было запрещено, и она жила в своем мрачном, адском одиночестве, словно отрезанный от мира остров слез и мучений.

Но вот однажды внимание крепостной стражи привлекла необычная картина: прямо к крепости ехал конный отряд. Стража напрягла зрение, натянула луки; все были взволнованы. Кто эти подозрительные незнакомцы? Всадники все приближались, и чем ближе они подъезжали, тем сильнее гнали лошадей. Сам начальник тюрьмы, крайне удивленный, поднялся на сторожевую башню. «Может, нового гостя везут», — подумал он, и его озабоченное лицо просияло дьявольской радостью.

Вечерело. Солнце склонилось к горизонту и вот-вот должно было закатиться совсем. Всадники, похоже, спешили добраться до крепости засветло: ночью попасть туда было невозможно

— все входы закрывались и не открывались ни перед кем.

Начальник крепости продолжал наблюдать. Когда всадники подъехали ближе, он разглядел, что у того, кто ехал впереди всех, что-то ярко сверкает на лбу, на головной повязке. Он напряг зрение. Таинственный предмет напоминал свиток пергамента.

— Указ царя царей! — вскричал он с особым благоговение и помчался вниз.

Спустившись во двор, начальник тюрьмы приказал подчиненным выйти навстречу указу царя царей и принять прибывших со всей возможной торжественностью. Все приготовления были завершены в мгновение ока, и стража вышла из крепости. Когда отряд подъехал к воротам, все пали ниц перед царским указом.