Самый маленький офицер

– Не смешно, – на всякий случай обиделся Тиль. Сиф спохватился, что для художника каждая эмоция сейчас звенит во внутреннем оркестре чувств оглушительно. Обижаться и радоваться одновременно для него ничего не стоило. А уж контрастно, попеременно – тем паче.

– Я же не над тобой смеюсь, – на всякий случай объяснил мальчик. Тиль послушно закивал, но обиженное выражение лица человека-наброска никуда не делось. Видимо, на то, чтобы исправить этот портрет, неведомому художнику требовалось порою некоторое время.

– Нет, он сидел и пил чай, а я рисовал. Это от тебя мне нужна была смесь нетерпения, лёгкого раздражения и скуки одновременно, – раскрыл карты Тиль. Сиф поразился, как точно Тиль уловил то, что он чувствовал… и ему стало немножко не по себе.

– А… Да, конечно, – с некоторым трудом выдавил он и по давно укоренившейся привычке спрятал взгляд, переведя его на часы. О, оказывается, четверть часа – это очень короткий промежуток времени. – Тиль, мне уже точно пора.

С этими словами мальчик-офицер встал, одёрнул рубашку и впервые взглянул на Тиля сверху вниз. Уже ставшая родной угольная макушка – как будто Тиль нырял рыбкой в дымоход – вдруг уткнулась в подтянутые вверх колени. Беспокойные пальцы художника пытались ухватить воздух, но у них не удавалось победить газовую стихию. Трагикомичная поза и совершенно потерянный взгляд царапнули изнури грудную клетку Сифа… а он ничего уже не мог поделать. Включился непререкаемый рефлекс «командир велел», и оставалось только послушно надеть куртку и отправиться к трамвайной остановке.

– Пока… Тиль, – неуверенно сказал мальчик и сглотнул. Прощаться не хотелось, энтузиазма не прибавляло и то, что обещал ещё встретиться только разум. Сердце же не знало наверняка, поэтому не торопилось возражать или соглашаться, продолжая размеренно и почти незаметно стучать в ребра и гнать кровь вспять.

Тиль рывком вскочил на ноги и снова сгрёб мальчика в охапку, слегка закружившись на месте, словно не рассчитав движения.

– Эти твои погоны…

– Почему ты надел вчера красную футболку? – вырвалось у Сифа прежде, чем он успел хоть немного подумать.

Тиль медленно ослабил хватку и очень тоскливо вздохнул:

– Контраст – основа композиции.

Впрочем, он, кажется, прекрасно понял, что имел в виду Сиф.

– Ты хочешь знать более точный ответ? – на всякий случай спросил Тиль. Сиф представил себе это и вздрогнул под ставшими уже привычными «беспокойными ручками».

– Знаешь, – он всухую сглотнул, – наверное, нет.

Друзья постояли какое-то время молча, покачиваясь с ноги на ногу, словно баюкая друг друга, на пороге комнаты и коридора, и всё не решались сделать последний шаг прочь. В коридоре пол был выстлан линолеумом, и босые ноги Тиля на мгновенье прилипали к нему, производя характерный «липкий» шорох. Где-то над головами тикали весьма концептуальные часы – висящие против зеркала и идущие наоборот. Время отматывалось назад – тик-так… и Сиф неожиданно обратил внимание, что лицо Тиля стало совсем новым, другим. Таинственный художник-автор словно совершенно заново его перерисовал, потому что таким спокойным лицо раньше просто не могло быть.

– Теперь тебе легче? – спросил мальчик неуверенно.

– Наверное, я всё же смогу попрощаться, – Тиль разжал руки. – ПС – неоценимая вещь.

– Оценить её точно сложно… – Сиф содрогнулся, вспомнив всего лишь неясный отголосок своих ощущений во время голода-ломки.

«Тик-так», – напомнили часы, производя вместе с тиканьем ещё целый набор чуть слышных шорохов и щелчков. Казалось, внутри часов поселился настоящий сверчок.

– До встречи, – немного растерянно произнёс Сиф, вняв часам, и вбил ноги в кроссовки, не удосужившись найти ложечку для обуви.

– Уже? – обречённо, но довольно спокойно вздохнул Тиль и столь же растерянно и неуверенно ответил: – До встречи.

Сиф открыл дверь и шагнул за порог – точно с дерева прыгнул. Хотелось обернуться, но Сиф и так знал, что его друг стоит в коридоре и смотрит вслед. А лицо у него – как у потерявшегося ребёнка, этого не под силу скрыть даже ПС.

Сиф ускорил шаг и через ступеньку бросился вниз по лестнице. Когда почти не успеваешь отдавать команду ногам, куда наступать, и только надеешься, что нога не ошибётся на пять сантиметров, что ты не полетишь из-за этого кубарем, – некогда думать о лице Тиля. Некогда вообще думать, даже ступеньки не успеваешь считать – в конце концов, это просто чуть замедленное падение с лестницы.

Тиль был благодарен другу, что тот исчез решительно, без терзаний и раскачки. Долго провожать Тиль попросту не умел. И не любил – до сих пор с содроганием вспоминал прощание с Крысом. Они ведь думали – круче них нет никого на свете. Они ведь думали, что научились главному в этой жизни – убивать, не видя во враге человека. И вдруг одним махом их выбросило из войны прочь, и оказалось, что жить-то они и не умеют. Особенно – жить вне привычной стаи-семьи, где, пока ты сильный, за тебя порвут любому глотку.