Санаториум (сборник)

Она воспитывала внука практически одна, и воспитывала его в том плане, что так называемое внешнее счастье – это то, от чего она сама всю жизнь гордо отказывалась, она, мелкий профессор мелкого педагогического высшего учебного заведения, кумир будущих учительниц (на день рождения ей звонило их с полсотни).

А все это требовалось юному Марселю сейчас как воздух.

Он вылеживал в своем нечистом логове, в крошках, обглодках, огрызках от яблок, в мокрых пятнах от кока-колы, пялясь в экранчик, и вставал только в уборную или взять кусок из холодильника. И шлепался обратно в серые простыни (бабушка стирала уже кое-как, замачивала в порошке на ночь и потом кипятила, и затем только тащила эту порцию в стиралку, брезговала, ибо Марсель иногда мочился, особенно в результате загулов с другом Альбертом, да и Альберт у них, бывало, ночевал, а уж после него все бы стоило выкинуть, как это делывали староверы с посудой, откуда ел чужак).

Уже и готовить она не старалась, покупала магазинные коробки и кое-как разогревала в микроволновке эти овощные и мясные полуфабрикаты, а Марсель прибегал, цоп котлету или куриный нагетс – и в постель, и давленые следы остаются под боками. И стирай в результате.

А Марсель требовал денег и денег. Но у бабушки, кроме ничтожной зарплаты и небольшой пенсии, было в кошельке всего ничего – какие-то два ученика по два раза в неделю и внук подруги бесплатно, такой же идиот, если не больше.

Но и этим денежкам Марсель не давал полежать, доил бабкин кошелек сразу – и бегом вон из дому. К другу. К тому самому Альберту, который единственный ему и звонил. И который именно настаивал, что его зовут Альберт, а не Алик.

Марсель ждал этих звонков как манны небесной и нервничал, когда бабушка говорила по телефону с подружками, а разговоры эти были долгими, что делать.

– Кончай бухтеть, – ныл он, забегая в бабушкину комнатку, – мне не могут дозвониться!

И тянул руку к шнуру, чтобы дернуть и прекратить эти сплетни про себя. А о чем еще она рассказывала, прибегая к шифровке (Марсель не знал французского, несмотря на все попытки бабушки дать ему второй язык). Правда, у бабушки частенько речь шла и о завкафедрой, молодой пятидесятилетней карьеристке по прозвищу Колба, и о ее прихлебалах, и Марсель подозревал, что эти формулировочки касаются его и его друга: «Таточка, представляешь, сет сволочь мне парль». Ну и бабушка, поддакивая и ужасаясь, выслушивала репортажи из жизни больной дочери Таточки и ее больного на голову (тоже) внука, который слушался только жреца вуду и тоже тащил деньги вон из дому.

– Вуду-то вуду, а у меня вообще орибль э кошмар.

И в конце концов по требованию Марселя бабушка сделала ему второй телефон, и теперь все ее разговоры с подругами сопровождались треском: Марсель бил по рычажку, чтобы скорей заканчивали.

Но и бабка получила ужасную возможность подслушки. А это, кстати, привело в свое время кремлевского упыря к мании преследования – он в конце 20-х годов получил отводной телефон от всех кремлевских аппаратов, и жены соратников за свой язык пошли на каторгу.

И вот такой разговор бабушка, трясясь от ужаса, подслушала однажды вечерком и получила прямо в харю (как выражался иногда Марсель), друг Альберт весело кричал: «Вези бабло, проститутки хорошие». И гоготал как нечистый дух.

Бабушка живо представила это их гнездо, «Макдоналдс», и проституток в этом американском гнезде разврата, где яркий свет, полно народу и пахнет жареной картошкой (бабушка, как идиотка, водила маленького Марселя туда после его долгих скандальных плачей). И этого беса Альберта в окружении полуголых жриц! Хотя на дворе зима, они в шубах.

И затем она представила себе своего маленького Марселя среди них, а в кошельке у него деньги, которые он выманил у нее сразу после урока именно сегодня с криком, что он сам себе купит в супермаркете что хочет на ужин (и Альберт знал, по каким дням эти денежки плывут в ее карман).

Как громом оглушенная, стояла бабушка, прижав к уху телефонную трубку. Там было шумно, и Марсель не догадывался о прослушке. Он внимал голосу дружка с удовольствием, подхрюкивал, оживился на своей замусоренной койке, и голос его, обычно монотонный, бесцветный, стал богатеть, обрастать игривыми интонациями до подвизгов, до кудахтанья. Марсель уже, видимо, одевался – весело отвечая, он пыхтел, задерживал дыхание, тужился (видимо, натягивая джинсы).

Затем раздались гудки, и бабушка бросила трубку, рухнула в постель и живо накрылась одеялом.

– Иду на немецкий, – выкрикнул Марсель из прихожей. – Давай бабло.

– Так поздно? – сонно ответила бабушка.

– Училка назначила. Это не Соня, я нашел другую. Соня отстой. Я к ней не хожу.

– Да я знаю, уже месяц.

– И эта новая, Марья, берет вдвое больше, – врал он, одеваясь.

– Что вдвое больше? – полумертвая, машинально повторила бабушка. – Дай мне ее телефон, я с ней поговорю. Мы же коллеги.

– Коллеги! Она дорогая. Не эти твои нищебродки. Берет в долларах по курсу! Суперская.

– Где я тебе возьму доллары?

– В рублях давай, ладно.

– Ты у меня все взял.

– У тебя зарплата была только что.