Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Затем в докладе Санти описывались путаница и крайний беспорядок, наступившие в результате пренебрежения его советами. Главным образом, это происходило перед Казанской церковью, где не оказалось никого из придворных сановников, чтобы сопровождать императрицу, когда она вышла из кареты. Эту роль пришлось выполнять самому Санти, пока его не спас граф М.И. Воронцов. Дальнейшее замешательство произошло, когда не был вовремя дан сигнал ракеты об отбытии государыни из церкви. В итоге Санти не успел сесть в свою карету, когда процессия тронулась, а потому должен был «бежать полверсты», чтобы ее догнать. В заключение доклада приведено колкое замечание Жана Армана де Лестока, поддержанное несколькими неназванными русскими чиновниками, о том, что если уж при дворе имеется «un grand maître des ceremonies», – обер-церемониймейстер, – то надо дать ему возможность выполнять свои обязанности481

. Это описание хода церемонии, пусть оно едва ли объективно, все же позволяет увидеть под иным углом зрения идеальную версию торжества, представленную в планах и проектах. В частности в нем сообщаются детали практических затруднений, вроде несвоевременной подачи сигналов или путаницы с конкретными поручениями, которые возникали в ходе реальных событий и не зафиксированы больше нигде.

Фактическим свидетельством того, что об этой торжественной церемонии было широко известно в городе, является одно из долговременных визуальных напоминаний о нем: триумфальные ворота. В описании Санкт-Петербурга, составленном десять лет спустя, А.И. Богданов сообщает о двух триумфальных воротах, связывая их не только с въездом императрицы, но и с заключением мира со Швецией на следующий год482

. Описание гравированных изображений на двух воротах, опубликованное Академией наук в январе 1743 г., было составлено Кристианом Крусиусом в период подготовки церемонии въезда483

. Согласно протоколам Академии наук, было напечатано только 300 экземпляров этого описания. Тем не менее перед нами попытка донести до читателей содержание гравюр, публикуя текст подписей, помещенных на самих триумфальных воротах484

. Присутствие на Невском проспекте этих ворот, а также использование его архитектурных сооружений в качестве вех на пути процессии наглядно демонстрировало роль проспекта как главной церемониальной магистрали Петербурга. Хотя Невский проспект использовался и для въезда 1732 г., но окончательно ведущая позиция в пространстве Петербурга закрепилась за ним уже после обширной перестройки конца 1730-х гг. и освящения в 1737 г. церкви Казанской Божьей Матери (впоследствии она служила одним из главных храмов города, в которых двор присутствовал на религиозных церемониях).

В возвращении императрицы Елизаветы в Петербург заключалось несколько иное символическое значение, чем в переезде сюда Анны Ивановны. В церемониальном вступлении Анны в 1732 г. воплощалась, по сути дела, идея возвращения в город двора и российской элиты после периода конца 1720-х гг. – времени неуверенности относительно его будущего. Елизавета же со своим двором уже и так жила в Петербурге, когда взяла власть в свои руки в конце 1741 г., так что для традиционной церемонии коронации она вернулась в Москву. То обстоятельство, что Елизавета была дочерью Петра I и при свержении Ивана VI она выступала как защитница отцовского наследия, подразумевало, что возвращение после коронации в город Петра имеет для нее как личное, так и политическое значение. Недавние победы русского оружия в войне со Швецией придавали торжественному въезду Елизаветы также и военный подтекст, что сближало его с традиционными триумфальными шествиями. Презентация Елизаветы как защитницы отцовского наследия и победоносной самодержавной государыни придала ее образу такое величие, которого не было у Анны Ивановны в 1732 г.