Санкт-Петербургская быль

Вера оказалась первой в шеренге, и Трепов начал с нее:

– О чем прошение?

– О выдаче свидетельства о поведении… для поступления в домашние учительницы…

– Хорошо, оставьте… Дайте сюда!

Вера высунула из-под тальмы правую руку и протянула генералу свое прошение. Складки широкой тальмы мягко сомкнулись, скрывая левую руку, в которой уже был зажат револьвер.

Трепов принял бумагу, сделал на ней пометку. Отдал Курнееву, что-то сказал. Ах вон что! Сказал, что канцелярия разберется в ее прошении и пришлет ответ. Понятно, понятно… Вера склонила голову в знак благодарности – так полагается. И в эту минуту ей страшно захотелось направить револьвер не на Трепова, а на Курнеева.

Нет, нет, менять решение нельзя!

Так она самой себе сказала, чуть не вслух.

А градоначальник бог знает зачем еще задерживался около нее. Не спеша вытащил из кармана платок. Задрал кверху нос. Звучно высморкался. С чувством покрякал. Но вот наконец он поворачивается к следующему просителю, и Курнеев уже делает Вере глазами знак: «Уходи!» Может, и в него выстрелить? В револьвере шесть зарядов.

«Все», – сказала она себе, сама удивляясь, как это вдруг отлетел от нее страх.

Левая рука Веры под тальмой напряглась. Все! Она не целилась. Надо произвести выстрел. Только один выстрел. Все! «Бульдог» с собачьей покорностью выбрызнул из себя огонь, грохот, дым. Все, все, все! Бросай револьвер, бросай! Трепова уже шатает, он очумело держится за левый бок, а шеренгу посетителей изломало и раскинуло по углам приемной, словно порывом вихря.

Сохранились записи, сделанные впоследствии рукою самой Веры. Вот что можно в них прочесть:

«„Теперь должны броситься бить“, – значилось в моей столько раз пережитой картине будущего.

Но произошла пауза. Она, вероятно, длилась всего несколько секунд, но я ее почувствовала.

Револьвер я бросила, – это тоже было решено заранее, иначе в свалке он мог сам собой выстрелить. Стояла и ждала».

Ни малейшей попытки убежать, спастись. В суматохе никто не услыхал, как стукнул упавший на пол «бульдог», и даже Курнеев не отважился сразу кинуться к девушке. Он только запрыгал вокруг нее, дико рыча и приседая. Но когда из соседних комнат прибежали чиновники и все скопом набросились на девушку, то тут уже майор не отстал.

«Передо мной очутилось существо (Курнеев, как я потом узнала), глаза совершенно круглые, из широко раскрытого рта раздается не крик, а рычание, и две огромные руки со скрюченными пальцами направляются мне прямо в глаза. Я их зажмурила изо всех сил, и он ободрал мне только щеку. Посыпались удары, – меня повалили и продолжали бить.

Все шло так, как я ожидала, излишним было только покушение на мои глаза, но теперь я лежала лицом вниз, и они были в безопасности. Но что было совершенно неожиданно, так это то, что я не чувствовала ни малейшей боли, чувствовала удары, а боли не было…»

Озверевшего майора оттащили от девушки, иначе он избил бы ее до смерти, задушил.

– Убьешь ее, как потом следствие делать? – кричали ему. – Из чего был выстрел? Где оружие? – Это уже кричали девушке. – Где револьвер?

– На полу… Я бросила…

Курнеева поспешили услать за докторами, перепуганных просителей выпроводили вон. Генерала унесли в его покои, а схваченную на месте преступления девушку подняли с пола и под охраной, держа наготове револьверы и обнаженные шашки, увели из приемной в «стол особых происшествий».

2

Прокурор Желеховский плохо спал в минувшую ночь. Главный обвинитель на процессе «193-х», он порядком устал. Три месяца, пока шел процесс, Желеховский яростно изощрялся в каждодневных схватках с подсудимыми, упиваясь возможностью «мазать им морды сапогом». Все же и ему от них досталось, надо признать, особенно от Мышкина.

Мучили прокурора всю ночь кошмары. Снилось, будто Ипполит Мышкин, этот неукротимый революционер, ходит по Невскому и кричит: «Конец Желеховскому!» Революция пришла в державную столицу, и Зимний дворец взят восставшими социалистами. И над дворцом трепещет на ветру алый флаг, и гремит в ушах «Марсельеза».

Только под утро прокурора оставили кошмары, и он заснул как убитый. Часов в десять, продрав воспаленные глаза, он велел подать в спальню свежие газеты.

Газеты принесла жена Желеховского.