Санкт-Петербургская быль

– Ну, ну, бросьте, – махнул рукой Иван Дмитриевич и разразился незлобным, но таким оглушительным смехом, что карету затрясло еще сильней. – Что за люди! Завидуют славе Желеховского! Захотели известности, денег, милостей царских! Небось уже тыщи считаете, голубчик? Ах, Кабат, я же вас насквозь вижу!

– Вы сами такой! – огрызнулся Кабат. – Сами уже считаете эти тысячи!

– Нет, не считаю, – уверял Путилин. – Клянусь, не жду и копейки! И знаете почему? Извольте: громкого дела наши верхи, наши отцы-благодетели, не захотят делать из этого выстрела. Это будет, мой дорогой, обычный уголовной опус!..

Вот такой разговор велся внутри кареты в то время, как сидящий снаружи кучер усердно нахлестывал полицейских лошадок, которых в городе все жалели – такой у них был всегда заморенный вид.

4

Странно, что два человека, оба причастные к одному миру следствия и сыска, никак не смогли договориться. А ведь в этом – во взаимной деловой договоренности – и был весь смысл совместной поездки, на которой так настаивал Кабат. О следователе говорили: «Деляга!» Не зря постоянно потягивает носом, широко раздувая ноздри, – это-де оттого, что Кабат все силится почуять: нет ли где поживы?

Сказать правду, сейчас он как раз такую поживу почуял, и немалую, шутка ли – выстрел в самого Трепова. А Путилин, тоже малый не промах, черт знает как себя ведет!

Ты ему про Фому, он про Ерему. То есть о том, что это был выстрел не просто в Трепова, а в империю, как очень точно сказал Желеховский, спора не было. Дело сугубо политическое – оба сходились и в этом. А вот примет ли это дело громкую огласку, так, чтоб вся империя о нем услышала, – вот тут каждый тянул свою песенку.

– Не примет, – твердил Путилин. – То есть могло бы принять, да не захотят этого наши отцы!

– Почему не захотят? Выстрел же в империю!

– Вот потому и не захотят. И не стройте себе напрасных иллюзий, друг мой. Процесса вроде «пятидесяти» или «ста девяносто трех» не выйдет. И не «казанские» это вам демонстранты тоже.

– А что ж по-вашему?

– Я уже сказал: обычный уголовный опус. Кстати, вы обратили внимание, друг мой?

– На что?

– Когда мы отъезжали, как раз подкатил граф Пален. А слышали вы, о чем он говорил Лопухину?

– А вы услышали?

– Я понял, сударь. Я все уловил.

– Но что же?

– А то, что ему надоели процессы последние и больше он их устраивать не позволит, очевидно, с согласия или даже по воле самого государя. Сечь надо, а не процессы им устраивать, мошенникам.

Теперь Кабат слушал сыщика развесив уши.

– Так и сказал? Вы шутите!

– «Много чести для этой девки еще один процесс устраивать», – как бы подражая голосу графа, продолжал Иван Дмитриевич и при этом еще вставлял немецкие слова. – Нихт, нихт, будет этих процессов! Цум але швейнен! Это будет, мейн герц, обычный уголовный опус.

Кабат подскочил на сиденье.

– Ложь! Не могли вы этого услышать!

– Бог с вами совсем, – безнадежно махнул рукой Путилин. – Как знаете.

– Позвольте, позвольте! – не мог успокоиться Кабат. – По-вашему выходит, что и Пален, и сам государь-самодержец считают конченными всякие дела про революционеров? Вывелись, дескать, совсем? Э, батенька…

Кучер резко притормозил карету, и Кабат не успел договорить. Остановилась и вторая карета. Путилин, выглянув из окошечка, озадаченно хмыкнул, толкнул дверцу, придержал рукой шапку-кубанку и вылез.

Оказалось, на дороге задавили собаку, и порядочная куча зевак, загораживая проезд, топталась на мостовой.

Путилин врезался в гущу людскую, пропадал минут пять.

– Садитесь скорее! – взмолился Кабат, когда сыщик снова вырос у кареты. – Ради бога! Теряем время! Что вам эта собака?

– А что собака? – сказал, похоже, обидчивым тоном Путилин.

– Да вы с ума сошли, Иван Дмитриевич! Из-за нее… То есть собаку вы чуть не готовы ставить выше, чем… Ради всех святых поедемте! Следствие-то надо делать!

– Э, – махнул рукой Путилин. – Там и без нас все решат и все сделают. Преступницу сфотографируют, ее карточку где надо и с чем надо сверят. Разберутся, – еще раз отмахнулся Путилин. – Вы поезжайте, голубчик, а я тут немножко задержусь. Собака-то, царство ей… купца Кандыбина, а мы с ним приятели. Жалко его все ж таки: стоит и плачет. Такой собаки, говорит, уже не сыщешь. Лучшим другом была!

Невозможный человек! Он даже указал Кабату, как в объезд проехать, чтобы не ждать, пока толпа рассеется. Что делать, Кабат в сердцах (про себя, конечно) выругал сыщика и велел кучеру продолжать путь к Зверинской.

5

Обратно в градоначальство Кабат вернулся через час. Поездка действительно пользы не дала: на Зверинской улице не оказалось и номера дома такого, какой указан в прошении Козловой.