Санкт-Петербургская быль

«Я могла мечтать о „деле“, о „подвигах“, о „великой борьбе“ в „стане погибающих за великое дело любви“. Я жадно ловила все подобные слова в стихах, в старинных песнях… Находила у любимого своего Лермонтова и, конечно, у Некрасова…»

А особенно полюбились и запомнились Вере строки из стихотворения Некрасова «Мать»:

Есть времена, есть целые века,

В которые нет ничего желанней,Прекраснее тернового венка.

4

В ту пору девушка даже из богатой семьи могла получить образование только дома или в пансионе; в гимназии, а тем более в высшие учебные заведения девушек не принимали. Лишь в конце 60-х годов в Петербурге появились первые женские курсы. В 1872 году возникли Высшие врачебные курсы для молодых женщин, но скоро они были закрыты по царскому указу.

Когда Вера подросла, ее повезли в Москву и устроили в пансион. Сколько хлопот было, слез, прошений, пока девочку приняли. Пансионы были частные, за содержание в них и обучение требовалось платить. Кое-как вдова сколотила немного денег, кое-что выпросила у богатых покровителей, и для Веры началась новая жизнь.

«Легко я расставалась с Бяколовым. Я не думала тогда, что буду весь век вспоминать его, что никогда не забуду ни одного кустика в палисаднике, ни одного старого шкапа в коридоре, что очертание старых берез, видных с балкона, будет мне сниться через долгие-долгие годы. Я любила его и тогда, но впереди ждала и манила необъятная жизнь, ведь я на том и помирилась с ней…»

Держали пансион две старые немки – сестры Риль. Пансион был небольшой, закрытый, и что за порядки царили в нем, об этом, к сожалению, у самой Веры не найти записей. Воспользуемся поэтому свидетельством ее старшей сестры Александры, попавшей туда еще до Веры.

«Трудно было привыкать к суровому режиму закрытого учебного заведения под опекой двух черствых немок. Нельзя было громко смеяться, прыгать, бегать, громко разговаривать. Требовалось, чтобы все говорили по-французски и по-немецки, за русский язык следовало наказание.

На уличенную в разговоре по-русски навешивался красный язык, и она должна была обедать стоя. И вот незадолго до обеда начиналась такая история: имевшая язык прятала его за ворот, с самым невинным видом подходила к подруге и заговаривала по-русски. Та отвечала тоже по-русски, и в ту же минуту язык уже висел на ее шее. Чтобы избавиться от него, эта проделывала то же самое с другой, та – с третьей, и так шло до тех пор, пока раздавался звонок к обеду; последняя, у которой очутился язык, становилась перед своим прибором…»

Приходилось не раз обедать стоя и Вере. Иногда даже чаще, чем другим; всегда она задумчива, рассеянна.

«Практиковалось и дранье за волосы, за ухо… Учили нас плохо, главное внимание было обращено на изучение французского и немецкого языков и музыки».

Училась Вера усердно и с увлечением много читала.

Когда, бывало, нападет ленца, она твердила самой себе:

«Ты должна читать, побольше читать! Для девушки, если она всерьез хочет служить народному делу, это даже важнее, чем для мужчины. В университеты и гимназии нас не принимают. Ехать учиться за границу – пустая мечта, нет средств. Что ж остается? Книги, журналы…»