Санкт-Петербургская быль

«Это ощущение было для меня неожиданным, – вспоминала она потом. – Мне казалось, что я не сплю, а лежу на спине и продолжаю смотреть на освещенное из коридора стекло над дверью и вдруг чувствую, что схожу с ума, и выражается это в том, что меня неодолимо тянет встать, выйти в коридор и там кричать. Я знаю, что это безумно, изо всех сил себя удерживаю и все-таки иду в коридор и кричу, кричу…

Прилегшая рядом со мной Маша будит меня: я в самом деле кричу, только не в коридоре, а на своей постели. Опять засыпаю, и опять тот же сон; против воли выхожу и кричу; знаю, что это безумие, и все-таки кричу, и так несколько раз…»

Но то, что сейчас происходило в душе Веры, было еще мучительнее.

Теперь, конечно, все позади – так она сама считала. Дело своей жизни она сделала, и впереди ее уже ничто не ждет. Ничто, кроме смерти на виселице или, в лучшем случае, бесконечной череды лет каторги.

Мать жалко, ее жизнь и так трудна и горестна. Из пятерых детей, увы, кажется, никто не принес ей счастья.

Счастье… А в чем оно? Не в сытеньком же обывательском благополучии. К этому Вера никогда не стремилась. Другой путь увлек ее смолоду.

Текут думы. Тихо в камере. Вечереет.

Скоро поставят в окошечко ужин. Потом начнется мучительно-долгая, бесконечная ночь.

Даже на стук соседок в стену Вера редко отзывалась, хотя хорошо знала тюремный язык. Одиночество она переносила тяжело, как все люди, а все равно предпочитала молчать.

Вот наступила тьма. О как трудно в эти часы! Вечер полон неясного говора, тихого стука. Все странно оживает вокруг. Какие-то шорохи, крики, шаги…

Не по себе Вере. Она ложится, хотя и знает: сон скоро не придет.

Теперь ее донимали не кошмары, а нечто другое. Все, что прежде годами оставалось в ее представлениях незыблемым и бесспорным, начинало колебаться и тяготить душу раздумьями, которые не давали покоя. Она как бы учиняла самой себе допрос, куда более пристрастный, чем тот, который учинял ей Кабат.

Человек часто сам себе следователь и сам себе судья. Вот и с Верой происходило такое. Не Кабат, а этот сидящий где-то внутри «следователь» все требовал и требовал от нее: вспомни, расскажи, что было в твоей жизни, чем ты увлекалась, о чем думала, в чем ошибалась, а в чем нет? Все честно выложи. Можно Кабату не отвечать, но перед собой надо быть честной.

В самом деле, к чему она пришла? Что поняла в пережитом, а чего не поняла? С чего началась и как складывалась ее жизнь?

3

Родилась Вера в глухой деревеньке Михайловке где-то под Гжатском, на Смоленщине. Отец в молодые годы служил в Петербурге, участвовал в каких-то кампаниях, удостоился отличий, имел кресты, медали, но за дерзость начальству был выслан из столицы. Отставной капитан поселился в деревне, женился, стал пить и, как-то простудившись на охоте, скоро умер, оставив на руках жены пятеро малолетних детей.

Хозяйничать он не умел, и все, что осталось после его смерти, – вот эта самая захудалая Михайловка; восемь дворов крепостных, да большие долги.

Вере было в ту пору три года.

Как вырастить детей, как дать им образование? Феоктисте Михайловне – женщине доброй, но слабой, не умевшей, как и покойный муж, хозяйничать с «прибытком», – оставалось одно: обратиться к милости богатых покровителей, к более зажиточным родичам, отдать им детей на воспитание. И вот уже на четвертом году жизни Вера лишается всего, что может дать материнская ласка. Девочка попала в Бяколово – небольшое имение двоюродных сестер ее матери, в десяти верстах от Михайловки. Имение у них доходное, дом зажиточный.

В семье владельцев Бяколово – Никулиных жила толстая старушка-гувернантка Матрена Тимофеевна, которую с давних пор все звали Миминой. Она и занялась воспитанием Веры. Не сирота, а жизнь сиротская – вот детство Веры.

А все-таки вспоминались ей бяколовские годы жизни всегда без грусти, с каким-то умиротворенным чувством, словно о чем-то светлом. Вот сохранившиеся отрывки воспоминаний самой Веры Засулич о тех далеких днях:

«Вокруг меня тогдашнее Бяколово со всеми красками, звуками, со всеми его обитателями. Мимина, дети, собаки, пашни… У меня всегда была плохая память на имена, но никогда не забывала я и теперь помню, как звали всех многочисленных собак».