Санкт-Петербургская быль

«А 31 марта приближалось… Дело поступило в суд, и вызванная для получения обвинительного акта Засулич заявила, что избирает своим защитником присяжного поверенного Александрова».

Вера едва ли что-либо слышала о нем до того, как ее навестила Люба Корнилова. По залам суда Вера ходить не любила и судебными историями не интересовалась. Не любила она и читать об убийствах, поджогах, отравлениях, грабежах. Понятно отсюда, с каким предубеждением относилась узница к тому, что теперь ей самой предстояло стать героиней судебной истории.

Но выхода иного не оставалось. И тяжело было Вере, как никогда раньше. Она сходила с ума: всю душу разбередил ей Кабат своими угрозами в последний день допроса.

Заступилась за честь опозоренного человека, и за это, как пригрозил Кабат, ей самой «вымажут морду сапогом».

Сердце ныло не только от этих подлых слов. Оно сжималось не только от страха перед тем, что скоро предстоит. Больше, чем всякие издевательства и унижения, ее мучила мысль: «Сделала я доброе дело или нет?» И ответа не находила. Все смешалось, перепуталось в ее голове. Прежние представления частью рухнули, частью стушевались, а новые еще только смутно мерещились, и разобраться в них было трудно.

Александров явился к Вере на другой же день после того, как ей вручили обвинительный акт, – явился как добрый дух, в поддержке которого она безмерно нуждалась, как является вдруг спасение к утопающему.

Он пришел в камеру утром, уселся на табурет, с улыбкой сказал что-то о погоде, спросил у Веры о ее самочувствии. Высокий, худой, очень приветливый, подвижный и совсем еще моложавый. Улыбка у него милая, но чувствовалось: этот человек способен и на самую желчную иронию и может обжечь едким, презрительным смехом.

Он начал с вопросов, цель которых была выяснить, правильно ли велось следствие, но Вере это показалось совершенно излишним, и она начала сама задавать вопросы. Вид у нее был издерганный, бледный. Защитник все сразу заметил и не стал настаивать на своем.

– Мне понятно ваше состояние, сударыня, – мягко сказал он. – Только можете не торопиться. Все успеем, – добавил он, ободряюще улыбаясь.

Когда он подтвердил, что судить ее будут по уголовной статье, Вера разволновалась, навзрыд расплакалась, даже руки заломила.

– Боже, боже, какой ужас! Я не думала, не думала, что так будет!

– А что? Вас это не устраивает? – поднял плечи Александров. – Благодарите бога.

– За… за что? – вырвалось у нее.

– Помилуйте, ведь лучше так! О, конечно, – продолжал он, – отдача под суд присяжных, а не Особого присутствия Сената, может, и не входила в ваши расчеты. Вы считаете себя вовсе не уголовницей, а дело на вас передают в Окружной суд именно по уголовной статье. Да, все обстоит именно так. Но я, признаюсь, не вижу в этом ничего страшного. Дело в том, что…

Вера не дала ему договорить:

– Как же так, позвольте! Я заявлю протест… Я… я выстрелила… Я совершила не простое преступление, а меня хотят… как уголовницу… Будто я лавку или банк ограбила!

Александров не перебивал, слушал молча.

– Чего же этим хотят достичь, скажите? – волновалась она. – Странно, право… Я должна понести то, что заслужила. Зато на суде я смогла бы все высказать. Бросила бы им в лицо все! Как это сделали Софья Бардина и Петр Алексеев на предыдущем процессе, как Ипполит Мышкин на последнем. Я бы…

Она осеклась и, шурша длинной юбкой по цементному полу, пошла к табуретке, на которой стояла кружка с водой, напилась и вернулась к своей койке. Села и съежилась. Александров с интересом щурил глаза на подсудимую.

– Что мне делать? – спросила она хмуро.

Тут он с живостью откликнулся:

– Расскажите мне все о себе. Всю жизнь. И как можно подробнее.

– Зачем?

– Вы должны это сделать, голубушка.

– Но зачем?

– Чтобы дать мне материал для защиты. Я ваш адвокат, ваш защитник. Должен же я знать, кого защищаю. Правда, – очень располагающе и даже ласково улыбнулся он, – кое-что мне уже известно. Сам ваш подвиг говорит за себя. Он благороден и смел. Не всякий…

Она горячо перебила:

– Это не подвиг! Ничего такого я не совершила! И любопытно очень, что вам обо мне уже сообщили?

Он держал на коленях свое пальто. Ничего не сказав ей, вскочил, забросил пальто на плечо, как это делают в теплый день на прогулке, схватил Веру за обе руки и поцеловал их.

– Вера Ивановна! – произнес он и снова поцеловал ей руки. – Вера Ивановна! – твердил он. – Вера Ивановна!..

И хоть он больше ничего не сказал, на душе у Веры в эту минуту стало легче. Глаза подобрели.

– Хорошо, расскажу вам все.

Но рассказ получился коротким. За четверть часа Вера все выложила: где родилась, училась, жила до первого ареста, в каких местах ссылку отбывала. Александров слушал внимательно, время от времени что-то записывал карандашиком на левом манжете своей белой накрахмаленной рубашки. Иногда переспрашивал:

– Первым местом ссылки был Солигалич, вы сказали. Это где?

– Есть такой городок за Костромой.