Сатирическая история от Рюрика до Революции

– Шабаш, Кеш, бросаю воровать, таперя канчательно еду в Питер. Большие там дела предвижу, – сказал Гришка, опрокидывая большой стакан водки.

– Не верю штой-то я, штобы ты перестал воровать. Как быдто на тебя непохоже.

– Не, говорю, шабаш, значит – шабаш. И ты, Кеш, бросай, дела другие найдутся, верно тебе говорю. Деньги таперя есть, еду опять в Питер. В Казань только съезжу, у меня там дружок есть, архимандрит Хрисанф, возьму у него письмо – и в Питер.

– Ну, и в Питере воровать будешь, чего ломашься!

– Не, там, миляга, денежки сами будут в карман прыгать.

– Ой, допрыгашься ты, Гришка, в Питере до кандалов!.. Секта твоя, вот, ндравится мне. Вера хорошая, приятная…

– По этой части я и думаю в Питере устроиться. Понимашь: спереди – блажен муж, а сзади вскую шаташася.

– Понимаю. Под божественное – будешь с бабами путаться. Только рылом, Гришка, ты не вышел. Патрет у тебя хоша и похож на дьявола, только не на того, што баб соблазняет.

– Не говори. Какие бабы настоящия, даже очинно одобряют.

– Положим, молва про тебя идет, што ты спицилист и большой у тебя талант к бабьему делу.

– Ну, давай выпьем, милой. Если повезет, встретимся – и тебя в люди выведу. Я человек не гордый, своих не забуду.

– В добрый час. Пока што в Тюмени буду. Буду ждать от тебя весточки.

– Говорю – беспременно жди. В Питере у меня дорожка проторена, в большие дворцы она ведет. Тебе одному свои планты сказываю, ценить должон. Может, год пройдет, может, более, все едино жди от меня весточки.

– Што ж, поживем – увидим.

Задушевный разговор этот продолжался далеко за полночь. Потом приятели, пьяные и радостные, окрыленные радужными надеждами, зашли на огонек к Кузьмичихе, где обыкновенно сходились местные Мессалины. Приятели были в ударе и весело провели время до утра. Утром Гришка уехал из Тюмени.

Кешка без Григория заскучал, сильно стал пить. Он часто заходил к Параше, но известий от Гришки никаких не было. И опять стал воровать. Попался, но как-то так случилось, что его оправдали. Кончилось тем, что он отсидел семь месяцев до суда.

Приехав в Тюмень, узнал от Параши, что о Гришке ни слуху ни духу.

– Должно, в Питере в киче(к и ч а – тюрьма, вор. жарг.)сидит, сердешный, – грустно сказал Кеша и ушел. Ездил в Покровское, и жена Распутина сказала ему, что он жив-здоров и находится в Петрограде, когда приедет – не знает.

Это немного успокоило Кешу, и он стал его поджидать, изредка осторожно воруя. А время шло, и Кеша почти потерял надежду встретиться с Григорием.

Опять на родине

Спустя года два Параша получила от Распутина письмо «спиридачею» Кешке Скокореву». Он писал: «Милой мой друг Кеша. Скоро приеду у Тюмень. Не выезжай никуда. Жди. Выезд пошлю телеграмм. Григорий».

Григорий действительно через неделю послал телеграмму, а четыре дня спустя и сам приехал.

Встреча Кеши и Григория была у Параши. Григорий был неузнаваем: в шелковой голубой рубахе, поддевке и лакированных сапогах. Кеша так и ахнул, увидев приятеля.

– Ну, Григорий, не ожидал! Да разве святые такие бывают, в лаках да шелках!

– Таперя я, миляга, стал на настоящую дорогу. Сюда приедут из Питера две барыни. Одну Аннушкой зовут, с этой я хорошо знаком, другая Катя, ту не знаю, впервой сам увижу. Хотят на «радение» посмотреть, а можа, и сами «порадеют». Орудую, Кеша, скоро-скоро высоко-высоко излечу. До царских палат достиг, с царем, царицей компанию вожу. Вот баба-то царица – изюменка!

– Не можа быть. Не врешь ли ты, друг? В ца-а-а-рския-я-я пала-а-ты, вот так штука! Вот это я понимаю!

– Э, миляга, не то ишшо будя… Аннушка все оборудовала. Король-баба, молодчинище, все может! У нас таперя окульклизма идет. Все занимаемся – царь, царица, Аннушка, енералы придворные, и я тут с ними.

– Какая такая кульклизма?

– Этта, милой, дело сурьезное. Сразу тебе не растолкуешь. Надо ее понимать. Короче говоря, этта такая наука. Кто ее произойдет, может с упокойниками разговаривать. Меня Аннушка долго учила. Таперя я могу с каким угодно упокойником разговор иметь, потому я таперя мидиум… Дело очень серьезное. Правду говоря, и я тоже ишшо плохо понимаю. Таись не то што плохо, а как 6ы тово… 6ыдто…

– Ишь, чего ты разделываешь. Нет, мне энтой навуки не понять.

– Куда тебе! Говорю – дело очень сурьезное.

– Касательно же других делав, примерно по бабьей части, тожа у них там по-иному, даже говорить не хотца. Да я их привожу в расейскую веру. Ну, перейдем к делу. Вот, Кеша, тебе полста рублев. Поезжай в Савотеево. Беспременно штоб Анфиса здеся была как можно скорее. А вот ишшо сто – это тебе на лопать(лопать – одежда у сибирских крестьян, вор. жарг.). Купи все, што надо. И возвращайся скорее. Накажи Анфисе, штоб газету взяла. С Богом, милой!

Кеша простился и ушел, взволнованный и ошеломленный всем тем, что рассказал ему Гришка.

Григорий между тем пригласил Парашу и стал ей наказывать: