И даже если ты меня самого причислишь к этим писакам и тем самым опровергнешь меня моими же доводами, то в ответ на твой вопрос, почему я также занялся бумагомарательством, хотя знаю не больше других, я напомню тебе, что «с волками жить, по-волчьи выть». Так, если бы я жил в стране хромых, то раздобыл бы себе костыль. А родившись и живя в стране писак и переводчиков, я стремлюсь и должен стать писакой и переводчиком, и никем иным я быть не могу, ибо нехорошо отличаться от других, чтобы на меня указывали пальцем на улицах. Да и не волен человек уберечься от заразы во время повальной эпидемии. Нет смысла также упрекать кого-нибудь за то, что он переводчик, ибо поневоле вынужден при ходьбе обращаться к костылям тот, кто родился безногим или с самого рождения волочит ноги.
А если ты добавишь, что нет никакого преимущества в нашей отсталости по сравнению с другими, я отвечу тебе, что никогда не стремишься к тому, чего не знаешь. Точно так же и тот, кто отстает, обычно полагает, что шагает впереди других, ибо такова уж человеческая гордыня: она закрывает нам глаза повязкой, чтобы мы не видели и не знали, куда движемся. По этому поводу я расскажу тебе случай, происшедший с одной славной старушкой, и сейчас еще, вероятно, проживающей в селении, название которого я не хотел бы уточнять. Эта старушка была из числа больших любительниц чтения; она подписывалась на «Газету» и имела обыкновение читать ее всю подряд, от королевских указов до последнего объявления о свободных вакансиях. При этом она никогда не бралась за следующий номер, пока не заканчивала чтение предыдущего. Так вот, жила и читала эта старушка (по обычаям страны) столь неторопливо и понемногу, что в 1829 году, когда я с ней познакомился, она еще сидела над «Газетой» 1823 года, не больше и не меньше. Однажды мне довелось нанести ей визит, и когда, войдя в комнату, я спросил ее, что нового, она не дала мне даже закончить. Бросившись целовать меня с величайшей радостью, она протянула мне «Газету», которую держала в руке: «Ах, милейший сеньор, – воскликнула она голосом, срывающимся от волнения и сдавленным от рыданий, слез и умиления, – ах, милейший сеньор! Благословен господь! Наконец-то к нам идут французы,[100]
и скоро они избавят нас от этой гнусной конституции, которая порождает только беспорядки и анархию!» Она подпрыгивала от удовольствия и хлопала в ладоши. И все это в 1829 году! Так что я был совершенно ошеломлен, убедившись в полной иллюзорности нашей жизни и в том, что совершенно безразлично – отстаем ли мы или обгоняем, раз мы ничего не видим и не хотим видеть впереди.Я мог бы и еще кое-что порассказать тебе, Андрес, да нет охоты забираться в глубокие дебри. Ограничусь в заключение лишь указанием на то, что мы и сами не знаем, чем обладаем, находясь в счастливом неведении! Ведь праздное стремление к знанию ведет человека к гордыне, а гордыня – один из семи смертных грехов. Увлекши человечество на скользкий путь тщеславия, этот грех привел, как тебе известно, к крушению Вавилонской башни[101]
и, в наказание людям, к смешению языков; этот грех стал также причиной падения титанов,[102] чудовищных великанов, которые также вздумали, движимые той же гордыней, добраться до небес. Мы говорим это, смешивая священную историю с историей мирской, – еще одно преимущество, свойственное нам, невеждам, для которых все эти различия не имеют никакого значения.Из всего этого ты можешь, Андрес, заключить, сколь вредоносно знание и сколь истинно все то, что я выше говорил относительно преимуществ, которыми мы, батуэки, обладаем в этом и иных отношениях перед остальным человечеством, а также какое удовольствие должна доставлять нам справедливая истина, что
Это означает, таким образом, что у нас не читают и не пишут, и мы должны благодарить небо за то, что оно ведет нас таким необычным и удивительным путем к блаженству и вечному покою, столь желанному для всех обитателей этой невежественнейшей страны батуэков, в которой мы имели счастье родиться, имеем удовольствие жить и будем иметь терпение умереть.
С богом, Андрес.
Твой друг,
Второе письмо Андресу
от того же бакалавра[103]