Сатирические очерки

Впрочем, дорогой Андрес, признаюсь тебе, что молчание влечет за собой много выгод, и в доказательство сошлюсь лишь, не приводя многих примеров, на опасные последствия и длинный хвост событий (этот хвост более похож на бумажку, ради шутки прикрепляемую к спине человека, чем на хвост), к которым привели слова, произнесенные на заре человечества, а именно слова, которые высказал Еве змий по поводу истории с яблоком. Это было первое испытание, когда слова уже начали проявлять свои опасные свойства и обнаруживать, для чего они понадобятся в этом мире. Если бы не было языка, что сталось бы, Андрес, со сплетниками, столь зловредной язвой любого упорядоченного государства? Что сталось бы с адвокатами? Без языка не существовало бы и лжи, не понадобилось бы изобретать кляп, никто не ввел бы нас в искушение согрешить, нашептывая что-нибудь нам на ухо, не было бы болтунов и бакалавров, которые, как известно, подобно червями моли, разъедают любой порядок. Все это, как я полагаю, убедило тебя еще в одном преимуществе, которым обладают батуэки перед остальным человечеством, батуэки, которым столь присуще чувство страха, то бишь осторожности, чувство, заставляющее их хранить молчание. Я скажу тебе даже больше: по-моему, только тогда они достигнут вершины блаженства, когда перестанут говорить то малое, что они еще осмеливаются сказать. Хотя уже сейчас их разговоры столь легковесны, что походят на легкое, прерывистое дуновение ветерка, шелестящего листвой в ветвях кипариса на обширном кладбище. Только прекратив совсем разговоры, они вкусят сладость вечного кладбищенского покоя. А для того, чтобы ты убедился, что не только бог относится неодобрительно к излишним разговорам, как это было доказано выше, сошлюсь еще на один авторитет, напомнив тебе о знаменитом греческом философе (нечего тебе махать руками, услышав про философа!), который в течение пяти лет обучал своих учеников молчанию, прежде чем начал обучать чему-либо иному, это была прекрасная идея, и именно эту учебную дисциплину стоило бы ввести. Из чего я заключаю, уже утомившись, что каждый батуэк – это Платон, и мне кажется, что здесь не так уж преувеличил твой друг бакалавр.

P. S. Я забыл рассказать тебе, что когда я в последний раз уезжал из Батуэкии, распространился слух, будто бы батуэки заговорили. Бедные батуэки! И они сами поверили в это!

Приверженец кастильской старины[118]

Я переживаю теперь тот возраст, когда не очень хочется нарушать заведенный с давнего времени жизненный распорядок. У меня есть основания испытывать отвращение ко всякого рода переменам, ибо стоит мне только оставить родные пенаты и нарушить принятую систему, как вслед за обманутыми ожиданиями приходит самое искреннее раскаяние. Усвоив, однако, от наших предков кое-какие правила старинного этикета, которого они в свое время придерживались, я вынужден принимать иногда приглашения, ибо отказ от некоторых из них мог бы показаться грубостью или по меньшей мере напускным и нелепым жеманством.

Несколько дней тому назад я бродил по улицам в поисках материала для моих будущих статей, Погруженный в свои мысли, я несколько раз ловил себя на том, что простодушно улыбаюсь собственным мыслям, машинально шевелю губами, и только столкновение с кем-нибудь из прохожих напоминало мне время от времени о том, что разгуливать по мадридским мостовым дело не очень подходящее для поэтов и философов. Иронические улыбки и жесты удивления, которыми не раз провожали меня прохожие, наводили на мысль о том, что монологи не должны произноситься публично. Не раз, огибая угол, я сталкивался с людьми, которые были так же рассеянны и так же спешили, как и я, и понял при этом, что люди рассеянные не относятся к числу эластичных тел, а столкновение с ними мало приятно и весьма чувствительно. Что же должен был почувствовать я, когда чья-то рука (что это была рука, я понял уже после) вывела меня из этого состояния, нанеся мне страшной силы удар по плечу, которое, к несчастью, вовсе не было похоже на мощные плечи Атланта.[119]

Не желая показать, что столь энергичный способ приветствия был мне не по нутру и что я отвергаю дружеское расположение человека, выразившего свои чувства так бурно, что я целый день не мог разогнуться, я хотел было обернуться и посмотреть, кто же был мой добрый знакомый, который так зло со мной обращается. Но уж если приверженец кастильской старины находится в шутливом расположении духа, то он непременно использует полный набор своих шуток.

Каким же образом, спросите вы, он выразил свое расположение и любовь ко мне? Он обхватил меня сзади, закрыв мне глаза ладонями, и заорал: «Отгадай, кто?», очень довольный успехом своей милой шутки.

«Отгадать, кто? Скотина, вот кто», – хотел я ему ответить. Однако сообразив, кто это мог быть, я заменил мое определение равнозначным: «Ты – Браулио», – сказал я ему. Услышав мой ответ, он отнимает руки, хохочет, хватаясь за живот, приводит в смятение всю улицу и привлекает всеобщее внимание.

– Отлично, дружище! Но как же ты узнал меня?