Сборник статей, воспоминаний, писем

   С парохода в июне 1924 года В. И. писал: "Плывем на том же самом "Мажестике", на котором ехали в первый раз в Америку. В добрый час сказать, океан на редкость спокойный, даже ласковый. Почти нет ветра. Ужаснейшая публика. Ни одного человеческого лица. Какой-то зверинец скучный из одних только свиноподобных пород".

   24 августа вся мхатовская труппа вернулась в Москву. В первые дни по возвращении старый театральный критик А. Р. Кугель, преодолевший к этому времени свое враждебное отношение к Художественному театру, встретил В. И. Качалова на улице. Через три года в своей маленькой монографии он рассказал об этой встрече: "Качалов был страшно рад, что вернулся, весь дышал весной. С обычной беспечностью своей, такой милой и открытой, он сообщил, что как-де хорошо, что во дворе Художественного театра из дворницкой ему переделали квартиру. В этой дворницкой, занесенной снегом и напоминавшей мещанский домишко на окраине уездного города, с нелепой сонеткой, с крылечком о трех ступенях, с обившейся клеенкой на рассохшихся дверях, с низким входом, так что надо нагнуться, переступая порог, Качалов, из дальних странствий возвратясь, возвеличенный европейской и американской славой и пропечатанный в самых разноязычных газетах, снова обрел себя, свою московскую сущность, свой родной чернозем, _с_в_о_й_ _к_о_р_е_н_ь... Триумфальные странствования за границей, вероятно, кажутся ему далеким сном. Как говорится, отечества не унесешь на подошве, а московской земли -- в частности. Есть люди, красивые люди, которые чем старше, тем становятся красивее. Таков Качалов" {А. Р. Кугель. В. И. Качалов. Теакинопечать, 1927.}.

"ЭГМОНТ"

   В истории МХАТ годы 1924--1925 стали периодом перестройки и созидания новой труппы. В труппу, возглавляемую "стариками", вошло новое поколение МХАТ во главе с Хмелевым, Кедровым, Тарасовой, Еланской и другими. Близкое общение с молодежью, с новыми товарищами было очень радостно для Качалова.

   Сразу по возвращении МХАТ из заграничной поездки В. И. сыграл царя Федора и выступил в "Эгмонте". "Царь Федор" шел 16 сентября 1924 года. В антракте было объявлено постановление Наркомпроса за подписью А. В. Луначарского о присвоении Качалову звания заслуженного артиста республики.

   Отзывы прессы о качаловском Федоре во время гастрольной поездки МХАТ по СССР (май -- июнь 1925 года) были принципиальными и интересными. В этом Федоре справедливо увидели трагический образ, не уступающий по своей глубине героям Шекспира. Если Москвин создал образ царя-простачка, юродивого, блаженного, то у Качалова -- нервная складка губ, резкие выкрики, хриплый, срывающийся голос, -- все признаки вырождения. Последний монолог этого сына Грозного звучал внутренним приговором всей системе самодержавия. В Федоре Качалова отсутствовала "надземность" орленевского Федора. Качалов был проще, человечнее: "Моей виной случилось все, а я хотел добра..." В сцене у Архангельского собора этот "нищий властью, умом, волей наивный тиран поднялся до полного трагического совершенства. Прекрасен был Качалов" {"Вечернее радио", 12 июня 1925 г.}. "Это был по-своему мягкообаятельный, но опасный в своей разрушительной доброте царь" {Б. И. Ростоцкий и H. H. Чушкин. "Царь Федор Иоаннович" на сцене МХАТ, ВТО, 1940.}.

   Немирович-Данченко находил, что образ этот у В. И. был "недоработан". Острый и интересный замысел Качалова перешел позднее к Хмелеву, убедительно его осуществившему.

   17 октября Качалов выступил в "Эгмонте" Гёте (сцена в тюрьме) в сопровождении симфонического оркестра. Героическая музыка Бетховена поднимала эту трагедию до высоты мощного революционного звучания. Величественный образ благородного Эгмонта, бодрый, призывный тон, вера в победу угнетенного народа -- всё в этом исполнении было близко нашей эпохе. Качаловский Эгмонт был силен ясностью героической мысли, предельной человечностью и простотой. Впоследствии В. И. не раз исполнял монологи Эгмонта на торжественных вечерах в дни Октябрьских праздников.

   Образ героя приобретал особенно мощное звучание к победному финалу симфонии. Проникновенно и мужественно звучали прощание с народом и последний, предсмертный призыв к борьбе за свободу, образ которой у Эгмонта сливается с образом любимой женщины. Качалов превращал монолог Эгмонта в гимн революции. Образ героя приобретал современное звучание. Недаром В. И. считал "Эгмонта" одной из вех своего актерского пути.

   Волнующей оказалась встреча с Ленинградом (19 октября в Консерватории). "Подлинным триумфом было выступление Качалова,-- отмечала 26 октября "Ленинградская правда".-- Артист по-прежнему держит в напряжении весь зал. Даже еле слышный шопот звучит захватывающей музыкой". В монологе Брута над трупом Цезаря волновало мощное звучание гражданского чувства. После большого концерта МХАТ для профсоюзов, в котором Качалов читал Горького, Чехова, Маяковского и Блока, рабкор И. Любимов вспоминал устроенную Качалову "овацию, какой уже много лет не запомнят ленинградцы. Побольше бы таких вечеров рабочему зрителю!" {"Новый зритель", 1924, No 42.}.