Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

Но Гуденко уже не обращал внимания на реплики собеседника, он подходил к самому пику своего рассказа, предвкушая эффект и отдаляя его, чтобы полнее насладиться финалом.

— А впрочем, пожалуй, и можно поверить, что вы и не знали этого рядового вашей революционной армии. Что я говорю — рядового! Начальник паспортного бюро должен считаться по меньшей мере штабс-капитаном. Но все равно против него вы-то — полный генерал. Еще бы! Освободили отечество от злейшего врага свободы. Надо думать, что Оболешев-Сабуров так о вас и понимал. Для чего ему скрывать свое настоящее имя, если бы он не понял из прозрачных намеков следователей, что в нем подозревают Кравчинского? Вел он себя геройски, подобно христианскому мученику. Вы не представляете, на какие ухищрения шли следователи. Известно было, что Сабуров человек одинокий и никаких передач и писем не получал. Так изобразили, что будто некий арестованный, уже выпущенный на свободу, передал для него двадцать пять рублей. Как говорится, на табак и на чай. Надо было только расписаться в получении суммы, а там уж жандармские графологи разобрались бы, чья рука сделала свой росчерк. Оболешев отказался от денег, лишь бы себя не обнаружить. Не знаю, представляете ли вы, что значит сидеть в предварилке без помощи с воли. Вы ведь удачливый. Как говорится, родились под счастливой звездой...

Он попытался заглянуть в глаза Кравчинскому, но тот сидел, низко опустив голову, непривычно ссутулившись. Неузнаваемый силуэт в полумраке грязной харчевни.

— И еще одна существенная подробность — он не давался фотографироваться.

— Разве это возможно? — чуть слышно проронил Степняк.

— А то как же! Делайте гримасы, всякие там рожи, и карточка получится шевеленная. Родная мать не узнает. Но следователи не сдавались. Не поверите, что они придумали — четыре жандарма держали за голову Оболешева, а он...— для большего эффекта Гуденко остановился и отхлебнул из кружки,— он высунул язык и зажмурился. И получились на снимке четыре здоровенные пятерни, а между ними голова повешенного. Провиденциальный снимочек, как бы предваряющий приговор суда.

— Вы врете! — закричал Степняк. — Оболешев не был казнен! Я слышал...

— А разве я сказал, что казнен? Я только о приговоре. А до него Оболешев почти два года просидел в предварилке. И все два года его пытали допросами, а он не открывался. Пустили в ход козырного туза. Говорят, что сам диктатор Михаил Тариелович Лорис-Меликов соизволил посетить его камеру, не побрезговал. Обещал помилование, если откроется, дал неделю на размышление. Из-за этого и назначенный суд на неделю отложили. Уж очень не хотелось разочаровать государя императора, что не пойман преступник. Однако Сабуров-Оболешев не поддался на уговоры ласкового диктатора, тот взбеленился, пригрозил виселицей, но не испугал. Тайна не была раскрыта. И представьте, суд вопреки всем статьям и законам, карающим за подделку заграничных паспортов несколькими годами каторги, приговорил Оболешева к смертной казни. Никто не мог понять причину такой вопиющей несправедливости. Повторяли навязшую в зубах фразу, что в нашей стране закон что дышло — куда повернули, туда и вышло. Но тут случился маленький поворот судьбы Оболешева. Объявился его родной брат, кавалерийский офицер, и опознал своего единокровного. Спрашивается, за что же его на перекладину? Сенат заменил смертную казнь двадцатилетней каторгой. Каково милосердие? Помню, у нас в полку один штабс-капитан любил говорить: лучше конец без мучений, чем мучения без конца. Впрочем, конец мучениям несчастного Оболешева пришел довольно скоро. Он ведь чахоточный был. Тщедушный, слабогрудый, скончался через несколько месяцев после суда в Трубецком бастионе.

Он повернулся и, глядя во тьму опустевшей харчевни, сказал:

— Так кто же, по-вашему, виноват в гибели неповинных?

Огненный глаз

— «Ощёрых дней сухая меледа»... «Ощёрых дней сухая меледа»...

— Что ты бормочешь, Сережа? — спросила Фанни.

— Так. Вспомнилось.

К нему привязалась строчка, вычитанная когда-то в тощем сборничке стихов полуграмотного тверского кун чика, насмешившая бессмыслицей, подбором нелепых слов. Забылась. А теперь вдруг возникла, назойливо вертелась на языке и стала казаться полной тайного, неразгаданного смысла, как нельзя более подходящего к дням этой мутной, слякотной зимы. А меж тем дни эти снова были полны радостной кипучей деятельности.

С удвоенной энергией он ринулся в хлопоты по изданию новой газеты «Земский собор». Идея земского собора возникла года два назад. Он призывал к созыву его во время голода, охватившего Россию в 1892—93 годах в своей брошюре «Чего нам нужно?». Только обдуманное, взвешенное решение всенародного собрания — земского собора — будет выходом из национальной катастрофы, писал он тогда. И его призыв находил отклик у многих.