Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Брезгуете? Зря. Ну ничего, рассчитаемся по ходу беседы. По порядку так по порядку.— Он налил эль в пивную кружку, глотнул, поморщился и начал таинственно-тихо.— После вашего, так сказать, героического акта на Большой Итальянской друзья ваши, возмутители спокойствия, конечно, ликовали, но и переполошились. Испытывали изрядный дражемент в ожидании возмездия. Но в третьем отделении жандармского управления наверняка переполошились еще больше. Хватали встречного и поперечного, сажали под арест по малейшему подозрению, день и ночь скрипели перья в канцелярии — записывали показания очевидцев. А они — вразброд. На редкость противоречивые показания. К примеру, некий полковник Массюра-Териани показал, что за два дня до происшествия он гулял в Демидовом саду и разговаривал с генералом Мезенцевым. А когда кончил, подошел к нему весьма прилично одетый молодой человек, в темном пальто, в цилиндре, довольно высокий, плотного сложения, темноволосый, в усах, с эспаньолкой, и попросил указать ему среди гуляющих генерала Мезенцева. Обозрев такового, быстро удалился.— Он поглядел на Степняка наивным взглядом и спросил: — Вы носили эспаньолку?

— Собираетесь вести следствие задним числом?

— Избави бог! Просто подумал: к лицу ли? А вот баронесса Гейкинг, вдова штабс-капитана, убитого в Киеве, та сама явилась с сообщениями. Заявила, что четыре дня подряд видела в Летнем саду бежавшего из киевской тюрьмы арестанта Дейча. Дала точный портрет — блондин, коротко стриженный, в очках, в светло-сером пальто. Ей почудилось, что он наблюдает за Мезенцевым. Тот ходил ежедневно в Летний сад завтракать, но она не совсем была уверена, что наблюдал за ним именно Дейч. А когда утвердилась в своих подозрениях и поспешила сообщить Мезенцеву, как раз четвертого августа, тот уже сыграл в ящик. Вот ведь как опасны длительные колебания. Как по-вашему?

— У вас какой-то запоздалый интерес к моим мнениям, да и вообще к моей особе,— пробормотал Степняк, всем своим видом показывая, что он не желает отвечать на вопросы.

Гуденко, не смущаясь, продолжал:

— А вот допрошенный чиновник Греков показал, что по дороге на службу хотел присесть на скамейку в Михайловском сквере, но белокурый молодой человек, сидевший там, столь высокомерно посмотрел на него, что он сел поодаль. Рядом с белокурым был брюнет с пышной шевелюрой. Вскоре они удалились, а минут через семь раздался выстрел. А ведь вы вонзили кинжал? Ах да, Баранников стрелял в сопровождавшего генерала полковника Макарова, который замахнулся на вас зонтиком. Стрелял, но промахнулся.

— К чему вы все это? — раздраженно спросил Степняк.

— А для полноты картины. Говорю, что запомнилось.

— У вас подозрительно хорошая память.

— Подозрительно? Это уж вы напрасно. В 1878 году я еще в кадетском был, маршировал на плацу и строчил шпаргалки перед экзаменами. Но не будем уклоняться от сути дела. Я только хотел дать понять, что подобных сообщений было множество. Обезумевшие жандармы хватали брюнетов с эспаньолками, блондинов в светло-серых пальто, шатенов с пышными шевелюрами. Но всем им после долгих мытарств удавалось доказать свою непричастность к происшествию. Третье отделение бродило в потемках. Временно исполняющий должность шефа жандармов полковник Селиверстов послал государю семнадцать донесений, в которых живописал свои энергичные, но бесплодные розыски. В них описывались бесчисленные и бессмысленные аресты лиц, к делу совершенно непричастных. Недовольство покойного царя-батюшки Александра Второго росло, а потемки по делу Мезенцева не только что не прояснялись, а становились все гуще, хотя прошло уже почти два месяца со дня гибели шефа жандармов. Тут вдруг генерал-майор Черевин, находившийся в свите царя в Ливадии, сообщает депешей, что в Царском Селе проживает рисовальщица Малиновская, связанная с лицами, виновными в смерти генерала. Представляете? Афронт для третьего отделения полный. Сам император всея Руси, пребывающий в далекой Таврии, оказался лучше осведомленным о месте жительства преступников, чем те, кому это знать надлежит.

Гуденко передохнул и посмотрел на Степняка, проверяя, достаточный ли эффект произвели его слова. Тот сидел, немного отодвинувшись от стола, опершись двумя руками на трость, упираясь подбородком в сложенные руки. Лицо его было непроницаемым и показалось Гуденке даже сонным.