Себя преодолеть

Внешне он очень переменился. Не потерял ни грамма веса, а живот втянулся, как у гончего пса. Жирок сбежал, и мышцы еще резче обозначились под тонкой кожей. Перебираются в движении, словно ветер рябит воду. Торс будто сплетен из живых гибких стволов. Грудь упряжью — мускулы перехлестнулись на плечи. На бедрах самые могучие мышцы, огромные, длинные. Ладонью не сомнешь — змеиная плотность. Тело несут легко, как воздух — облака. Переливы и переборы изящных связок. Великая гармония тысяч мускулов. Крепкие суставы, развернутые для опоры...

Страх поражения пересилил врожденную кузьминскую осторожность. Он повторил ошибку многих старых атлетов.

Спасение в тренировке!

А возраст сузил возможности. Подкралась усталость.

На Олимпийские игры в сборную команду страны включили и меня. Поневоле я стал свидетелем финала долгой борьбы.

Соревнования начались в девять вечера.

Пока Бубнов и Кузьмин ждали своей очереди, я разгуливал вокруг дворца. Наряды полиции сдерживали публику у входов. Возбужденный смех, обрывки разговоров. Знакомства на ходу. Блестят лакированные козырьки. Белые мундиры охвачены портупеями. Женщины улыбались, взывая к снисходительности мужчин в форме.

Я уходил в тишину. Громче стучали каблуки по каменным плитам. «Не сладко сейчас ребятам, — думал я. — Разминка. Нервы на пределе».

Сбоку глухо ворчал зал.

Из олимпийской деревни неслась музыка. Пела женщина на незнакомом языке. Чистый глубокий голос проникал в душу.

«Язык не понимаю, а песня завораживает и кружит, — размышлял я. — Потому что вкладываешь свое, как в шум леса».

Навстречу шагал менеджер Генри Лэм, старый знакомый по выступлениям в Москве. Он курил сигару и разглядывал небо.

— Как дела, Боря? — спросил Лэм. Он неплохо говорил по-русски.

— Выступаю завтра.

— Спорт! — философски заметил Лэм и сказал: — Сегодня советский день. Ваши выиграют. — Он отшвырнул сигару и внимательно посмотрел на меня.

— Сколько наберет Хэйдон? — Я нарушил вопросом спортивную этику. Американец Хэйдон — Мой главный противник завтра.

— Хэйдон? — Лэм положил руку мне на плечо и увлек к фонарю над служебным входом. — Хэйдон по движениям соберет... — Он вырвал листок из блокнота и вывел цифры.

Результаты явно завышенные. Я улыбнулся. Взял листок и спрятал в карман.

— Сегодня поздно кончат, — сказал невозмутимо Лэм. — Надоело мне все это.

Я с тревогой подумал, что и мне соревноваться ночью.

Мы шли рядом.

— Очень поздно, — повторил Лэм. Он забавно коверкал слово «поздно». — А завтра участников еще больше!

У входа Лэм махнул рукой и нырнул в толпу. Я немного постоял, разглядывая людей. И побрел к своим.

В коридоре меня задержал египтянин Хамуд, красный от волнения, потный.

— У Хэйдона болит плечо, — жарко лопотал он по-французски. — И спина поранена два года назад. Зацеплюсь вторым за тобою! А Фолц... — Лицо Хамуда искривила гримаса. — В коране сказано: «Кто хочет себе награды в здешней жизни, тому мы и дадим ее!» Потрогай мышцы. Скалы! — Хамуд теребил мои пальцы своей широкой мягкой ладонью. — Фолц — осленок...

Я высвободил руку. Хлопнул Хамуда по-приятельски в спину. Улыбнулся и пошел.

«Ни черта ты не выиграешь, — подумал я. — Хэйдон и больной задавит тебя. И Фолц — орешек не по зубам. И полыхаешь ты, Хамуд, за сутки до соревнований, как пожар. Завтра будешь вываренным мясом».

Наших в раздевалке не было. Я кинулся за кулисы.

Кузьмин уже готовился к выходу. Сгрудились ребята, врач, тренеры, массажист.

Кузьмин затянул потуже ремень. Пригладил волосы и двинулся на сцену. За ним — тренер Порошин. На сцене они остановились. Кузьмин взял у Порошина вату, смоченную нашатырем. Натер виски. Вздохнул глубоко.

Штангу Виктор Михайлович поднял легко. Уверенное и красивое движение. Зал восторженно охнул.

— Молодец, Витя! — выпалил Порошин и накинул ему на плечи шерстяную рубашку.

— Судья держит[2]. Думал, лопну, а хлопка нет. И над Юркой так же измывался. Своих вперед пропускает. Герб наш не по нутру. Фашист! — прерывисто дыша, выкрикивал на ходу Кузьмин.

— Будет! — приказал Порошин. — Отдышись. Снова на помост сейчас. Стул!

Массажист бестолково засуетился.

— Этот судья хвастался вчера, что Москву в бинокль видел. Обещал: «Вернемся в Россию».

— Прекрати! — крикнул Порошин. — Да где же стул?

— Сдохну, а не поддамся. Я таких под Старой Руссой из поиска приводил. Полны штаны, и на все готовы. Лишь бы выжить.

Врач выхватил стул у служителя.

— Прибавим пять килограммов? — Порошин заботливо кутал плечи Кузьмина в рубаху. — Береги тепло.

— Через пять «пойдем», как условились, — подтвердил Кузьмин. — Щекин, передай судьям.

Виктор Михайлович полулежал на стуле, запрокинув голову. Он говорил, и кадык шевелился. На шее проступали багровые пятна — следы грифа.

— А публика не аплодирует. — Врач оглянулся. — Билеты втридорога. Богатой сволочи понаехало. Туристы с деньгой. Освистывают с наслаждением.

— Гады! — Кузьмин дернулся. — Зря надрываются. Не я — Юра выиграет. Но выиграем обязательно!

— Не отводи локти назад в старте, — посоветовал Порошин.

— Оставь! — рассердился Кузьмин. — Поздно учить. Теперь результат выкладывай.