Седьмая свеча

Двадцать три года назад, вскоре после похорон дочери Мани, возвращалась баба Мотря поздно ночью домой после того, как приняла роды у дочки Степашиной. Лисички – село глухое, скорую помощь долго ждать, а у той схватки случились на восьмом месяце и поздним вечером. Вот так баба Мотря, впрочем, тогда еще и не баба, оказалась возле хаты, где в то время проживала Маня. Была баба Мотря не сама, а с мужем дочки Егором. Слышит, воет собака во дворе у Мани, но не так, как обычно, когда воет на луну, вспомнив далекое волчье прошлое, или на покойника в доме, а в смертельном страхе. Никогда ни до этого, ни после не слышала она такого воя. Не понравился этот вой бабе Мотре, вот она и брякни зятю об этом. А тот, горячая голова, говорит: “Идем посмотрим, в чем там дело, может, помощь какая нужна”. У бабы Мотри внутри все заледенело, сдвинуться с места не может, попыталась отговорить Егора, а тот ни в какую. Он открыл калитку – и во двор. А Мотря стоит, окаменевшая, боится даже заглянуть за калитку – забор-то высокий, выше ее роста. Не знает, сколько простояла, только послышался какой-то шум, и вскоре показался Егор, весь взлохмаченный, глаза навыкате, бормочет что-то непонятное. Мотря схватила его за руку и потянула за собой. Только дома он немного пришел в себя и рассказал, что видел покойную дочку Мани, будто стояла она в белом саване перед отцом, а тот опустился перед ней на колени и голову склонил. Пообещала она ему почаще приходить, пока у него останется хоть капля крови, а тогда с собой забрать. Потом обернулась и так ласково говорит Егору: “Хорошо, что и ты тут. Ты мне всегда нравился, конфеты дарил, скучно мне будет без тебя. Заберу и тебя с собой. Дай поцелую”.

У того хоть ноги отнялись, пересилил он себя и побежал, спотыкаясь, на негнущихся. А та смеется вдогонку: “Где это видано, чтобы девки за мужиками гонялись? Не переживай, тихо приду, когда и ждать не будешь. Трепещут от любви, как и от страха, дрожь такая же пробирает. Жди меня, милок!”

Через неделю полез в петлю папаша покойницы. А Егора стали донимать разные голоса, стуки, видения, измаялся он, спать мог только при свете, ни на минуту не оставался один – боялся. Переполошила Мотря знакомых баб, знающих толк в черной магии. Сделано, сказали, Егору. Тот вспомнил, как на похоронах дочери Мани свечку ему в руки сунули, которую следовало потом в гроб покойницы положить. Молитву заставили прочитать, пока свечка горела. Бабы сказали, что по этой свечке и навела какая-то ведьма покойницу на Егора. Стали его пытать, расспрашивать о прошлом. Тот возьми и вспомни, что была у него некрасивая история с Маней, еще до его женитьбы, а какая, не сказал. Приглашали разных баб-шептух, чтобы порчу снять с Егора. Те шептали, молились – ничего у них не получилось. Тогда по секрету рассказали, что в этом случае только крайние меры помогут: или колдунью убить, или покойнице, чей дух колдунья наводит, осиновый кол в сердце вколотить. Решали они тайно, на семейном совете, что делать. Черт его знает, кто колдунья. Никто на Маню и не подумал, до того ничего за ней не водилось, да и все же грех на человека руку поднимать. Порешили испробовать второе средство. Лето было на исходе, подкрадывалась осень, дни стали заметно короче, в десять часов – уже глухая ночь. Вот тогда Егор с дружком пошли на кладбище, к одиннадцати выкопали гроб, сорвали крышку. Рассказывал после: покойница лежала как живая, а на губах то ли кровь, то ли помада размазалась – только откуда помада у девчушки ее возраста? Может, чуть подкрасили перед похоронами, чтобы покрасивее была? Так чего она размазалась после того, как гроб закопали, не ворочалась же она там?

Чувство у них было такое, что она вот-вот глаза откроет. Вбили они ей в сердце кол. Побежала кровь, не горячая, а холодная, черная. Поставили крышку на место и закопали могилу. В последующие ночи Егор стал нормально спать, успокоился. Работал он водителем. Вот однажды поехали они с напарником, тем самым, с которым могилу раскапывали, в Харьков в командировку, а обратно вернулись в гробах. Егор был за рулем, сердце у него остановилось, а напарник не успел перехватить руль, и бабахнулись они с моста. На сердце зять никогда не жаловался, и не было ему даже тридцати лет. Вот это и рассказала баба Мотря.

После этого мне вдруг снова захотелось съездить в Ольшанку, но по дороге поймал костыль в колесо. Пока ставил запаску, пока нашел шиномонтаж – у меня правило, чтобы запаска всегда была в порядке, – уже и сумерки опустились. Нашел дом твоей тещи, без труда открыл калитку – запоров на ней не было».

Тут Глеб отвлекся, вспомнив, как сам навешивал замок на калитку и запирал ее. «Ключ же только у Ольги, а она в больнице!» Не находя этому объяснения, он продолжил чтение.