Седьмая тень

Стал я собирать хворост для костра, да искать подходящие камни, чтоб устроить жаровню, и чайник установить. На том месте, где мы остановились, ничего подходящего не оказалось. Решил я на опушку леса выйти, там посмотреть. Вернулся к Аркашиному старенькому «Москвичу», мы его у леса под холмиком оставили, чтоб в глаза сильно не бросался. Выхожу на опушку и у меня дух перехватило. Она там сидит, с травой разговаривает, сама тоненькая, как былиночка, пальчиками травинку к травинке складывает, прежде чем сорвать, разрешения спрашивает, извиняется. Я на нее, как зачарованный смотрю, глаза боюсь отвести, вдруг исчезнет. А она подняла ресницы, увидела меня и даже не испугалась, а наоборот улыбнулась мне, как старому знакомому, как будто знала, что я приду, протянула мне свои хрупкие пальчики и сказала, словно пропела: – «Меня Лилей зовут, я тут травы на чай собираю. А вы, наверное, на охоту приехали, да только зря. Сейчас не сезон». Потом она встала с колен, протянула мне букетик травы разной, «это вам на чай», и пошла прочь. А я так и остался стоять, как заколдованный. Уж не знаю, сколько я так простоял, но уже стало холодно и темно. Ничего я не нашел, соорудил что-то вроде треноги, подвесил чайник, и стал ждать товарищей. А их все нет и нет, как будто провалились куда-то. Леса не знаю, где их искать ума не приложу. Костер горит, только успевай сухие ветки подкидывай. Думаю, если пойду их искать, костер потухнет, тогда и сам заблужусь, и они дороги не найдут. Стал ждать, кто знает этих охотников, может быть они ночью и охотятся. Решил ждать до утра, а утром, если не вернуться, искать надо будет идти.

Заварил чай, из травы, что Лиля дала, такой ароматный получился, пьешь и не напьешься, а как выпил, уснул сразу, толи от усталости и пьянящего лесного воздуха, толи от чая этого, не знаю. Проснулся, костер потух давно, но угольки еще теплые были. Ребят нет, рассвело уже. Стрельбы я не слышал, значит, думаю, не охотились. Пошел их искать. Взял с собой аптечку на всякий случай, непочатую бутылку водки, бутерброды, да шоколада плитку, Аркаша уж очень любил его. Сам-то лес не знаю, иду и каждую кочку, каждое дерево запомнить хочу, чтоб потом вернуться к костру. Не знаю, сколько я ходил, только показалось мне, что не больше трех часов. Вышел к озеру. Поверхность его действительно как зеркало, ровное и имеет форму овала, макушки деревьев отражаются в нем и заслоняют собой небо, поэтому кажется оно черным. Подошел к нему, зову товарищей своих, никто не откликается. Умылся в озере, а сам думаю, может быть пока я ходил, ребята вернулись. Все равно, куда идти дальше не знаю. Пошел обратно. И ведь дорогу запоминал, а найти не могу, хожу вокруг этого озера, как завороженный, и вдруг показалось мне, что огонек мелькнул где-то за деревьями. Пошел я в ту сторону, не знаю, сколько еще времени прошло, может быть, час, а может быть и пять часов, но я почти бежал, почему-то казалось мне, что если я не успею за ним, то пропаду. А огонек то в одной стороне мелькнет, то в другой, уже почти с ног валюсь от усталости, но бегу. А потом раз, и исчез совсем. Стою я в густой чаще, и так мне стало страшно и тоскливо, что я в отчаяние, закричал, на сколько голоса хватило, эхо во все стороны разнесло мой крик, а когда он затих, слышу, стонет кто-то совсем рядом. Пошел я на стон и нашел человека.

Сколько ему лет определить было сложно, может быть тридцать, а может и пятьдесят. Заросший бородой, волосы спутаны, лицо грязное, одет в кольчугу, сапоги и штаны на нем странные, как в фильмах про Киевскую Русь показывают. Я подумал, что с ума схожу, что мне уже исполиные богатыри мерещатся. Но он схватил меня за плечо и застонал еще сильнее. Смотрю, а у него в боку обломок стрелы торчит, а из раны кровь струиться. Приподнял я его, ох и тяжелым он оказался, а в какую сторону идти не знаю. И тут снова свет за деревьями мелькнул, темно уже было, идем на свет, и как будто из неоткуда появился деревянный сруб. У его дверей стоит женщина свечу в руке держит. Увидела нас, навстречу двинулась, словно ждала уже. Помогла мне раненого в дом занести, и говорит мне: «Спаси его, он надежда земли русской, а я помогать тебе стану».

Уложили его на стол дубовый, раздели, осмотрел я рану, вынимать стрелу надо, а что из внутренних органов задето, не знаю. Выхода все равно нет, помощи ждать не откуда, довести в больницу, даже по хорошей дороге не успеем, а уж по этому бездорожью подавно.