Седьмой крест. Рассказы

— Господин учитель сидел в лагере Заксенхаузен.

— Вам, должно быть, трудно, — сказал Вольперт, — учить детей с презрением относиться к тем людям, которых они прежде должны были приветствовать возгласами «Хайль, хайль!».

— Почему? — спросил Деграйф. — Я к этому уже привык. За это и сидел в лагере.

Он засмеялся и закашлял.

— Господин Вольперт уже во второй раз обходит всех чиновников, — сказал Абст. — Циллиха так и не удается найти.

— Я делаю, что в моей власти, чтобы отправить этого мерзавца на каторгу, — сказал Вольперт и спросил, глядя в ясные глаза учителя и сам удивляясь своему вопросу: — А вы бы это стали делать?

Деграйф, которого тоже удивил этот вопрос, не вяжущийся с жесткими чертами лица инженера, в свою очередь удивил его своим ответом, не соответствующим его ясным глазам:

— Конечно, чтобы все они могли жить. — И он жестом указал на мальчишек, которые как раз выбегали из школы на площадь. — А особенно вот этот.

Невысокий мальчик с учительским портфелем в руках нерешительно подошел к каштану. Его волосы цвета спелой ржи, отдельными толстыми прядями расходясь от макушки, словно шапка, покрывали его круглую голову. Он мрачно глядел на незнакомца, сидевшего между бургомистром Абстом и учителем Деграйфом. Он прекрасно помнил, как этот человек появился. Он уже тогда почувствовал, что от этого человека исходит что-то леденящее и давящее, какая-то смутная угроза, которая с тех пор как зловещая тень нависла над ним и его семьей. Хотя он был еще совсем юн, он уже прожил свою юность. Прежде все с ним приветливо здоровались, никто в деревне не смел его задирать, потому что он был сын человека на особом положении. А теперь ходили слухи, будто с исчезнувшим отцом не все в порядке. Словно государство нечто столь же необъяснимое и неведомое, как ветер, который дует то так, то этак; и вот теперь ветер вдруг задул против него. Он с тревогой отвернулся от незнакомца, который тоже мрачно его разглядывал, и остановил свой взгляд на лице молодого учителя, к которому уже чувствовал доверие.

— Говорят, у черта нет детей, — сказал Вольперт.

Учитель засмеялся и закашлял.

— А у меня другие сведения. Я читал сказку, в которой рассказывалось, что однажды черт изнасиловал девушку. И тогда господь бог сделал так, чтобы сын ее унаследовал от отца только хорошие качества.

— А разве у черта есть хорошие качества?

— По моей сказке выходит, что да. Сын был чрезвычайно умен.

Учитель положил портфель на колени. Он задумчиво поглядел на мальчика, который все еще чего-то ждал.

— Да, можешь идти домой.

Бессильное послеполуденное солнце золотило голые суковатые деревья. Только последний лист каштана пылал красным пламенем.

Циллих бродил теперь по пустынным дорогам уже окрашенного осенью высокогорья. Иногда ему попадались на пути глухие деревни. Война их пощадила, но они все равно вымирали от нищеты и заброшенности. Первое время он даже не голодал, потому что у него еще оставались деньги от последней получки. Крестьяне в этих высокогорных селениях никогда не удивлялись, встречая одиноких, заблудившихся путников. И Циллиху иногда казалось, что он может здесь вечно странствовать, не зная ни отдыха, ни срока, страдая от голода, но целый и невредимый, как Вечный жид. Его пускали ночевать, а он за это помогал убирать сено. Когда он сидел вечерами в крестьянских домах, где рано гасили огонь, чтобы поберечь керосин или свечи, он с озлоблением думал: «Зачем они вообще живут на свете?» Он томился без духовой музыки, чеканного шага и резких выкриков команд. Он ненавидел эти серые, однообразные дни, которые, подобно воде, текли между пальцев. Он тосковал по открытой схватке, когда можно топтать ногами противника, орущего, отбивающегося, истекающего кровью. Ему невмоготу было склоняться перед обстоятельствами, словно трава под граблями.

Однажды он неожиданно вышел к горному озеру и с удовольствием услышал, что с противоположного берега доносились гулкие удары топора и молотков и визг пилы. Наконец-то он снова услышал звуки работы, звуки продуктивной человеческой деятельности. Он направился к плотине, которую теперь восстанавливали. Он даже забыл на минуту, что должен затаиться, спрятаться, а не привлекать к себе внимание. Он думал: «Скоро я здесь стану бригадиром, как там, на карьере, в Вейнгейме».

Он смело обратился к начальнику стройки. Объяснил, что направляется в Фульду, и спросил, не найдется ли для него работы до конца недели. Он показал справки из Вейнгейма и Эрбенфельда. Ему дали работу и первое время внимательно следили за ним, по придраться было не к чему. Он не был ни лодырем, ни халтурщиком. Порученную работу он выполнял точно, усердно и молча.

Все рабочие ели и спали вместе в наскоро сколоченных бараках из неотесанных бревен, которые, как только плотина будет пущена, разберут и сплавят вместе с остальным лесом. Они подробно расспрашивали Циллиха, куда и откуда он шел, и Циллих отвечал каждому одно и то же.