Седьмой крест. Рассказы

— Ты всегда любил порассуждать, Жорж, — сказал Пауль, — ну, а теперь как будто стал потише. Раньше ты бы мне подробно начал объяснять, какие грехи у меня на совести. — Он засмеялся. — Помнишь, Жорж, ты раз пришел ко мне — щеки горят… Я был тогда безработный, но все равно, ты как с ножом к горлу пристал, чтобы я непременно купил у тебя… что-то про китайцев. Вот непременно я, и непременно купи, и непременно про китайцев!.. Только не вздумай мне сейчас про испанцев размазывать, — продолжал он сердито, хотя Георг молчал. — Только с этим не приставай ко мне, ради бога! Как-нибудь там и без Пауля Редера справятся. Видишь? Уж на что они защищались, а все-таки их побили! Дело вовсе не в моих несчастных капсюльках… — Георг молчал. — И вечно ты ко мне со всем этим приставал, а меня это совершенно не касается.

Георг спросил:

— Раз ты делаешь капсюли для гранат, то как же не касается?

Тем временем Дизель прибрала со стола, накормила детей и заявила:

— А теперь скажите папе спокойной ночи и дяде Жоржу тоже скажите спокойной ночи. Я пойду ребят укладывать, а вы можете спорить и без света.

Георг решил: придется пойти на это! Разве у меня есть выбор?

— Слушай, Пауль, — сказал он, словно мимоходом. — Ничего, если я у вас сегодня переночую?

Редер отозвался, слегка удивленный:

— Ничего, а что?

— Знаешь, у меня дома скандал вышел, пусть немножко остынут.

— Можешь хоть жениться у нас, — сказал Редер.

Георг подпер голову рукой и между пальцами взглянул на Редера. Может быть, у Редера и бывало бы порой серьезное лицо, если бы не эти веселые веснушки.

Пауль сказал:

— А ты все еще лезешь на стену из-за всякого пустяка? И всегда ты носился с какими-то идеями, планами. Я тебе уже тогда говорил: меня ты не трогай, Жорж! Терпеть не могу бесполезных мечтаний, лучше думать о похлебке. А эти испанцы — они такие же, как ты. Я хочу сказать — такие, какой ты был раньше, Жорж. Теперь ты как будто угомонился. В твоей России у них тоже не все гладко. Сперва, правда, все выглядело так, что порой, бывало, и подумаешь про себя: «Кто знает, а вдруг и в самом доле?» Зато теперь…

— Что теперь? — переспросил Георг. И быстро закрыл глаза рукой. Но единственный острый взгляд сквозь пальцы успел попасть в Пауля, и тот запнулся.

— Ну да, теперь, ты же сам знаешь…

— Что знаю?

— Как там все пошло наперекос…

— Что пошло?

— Господи, ну чего ты ко мне пристал, не могу же я запомнить все эти имена.

Лизель возвратилась:

— Ложись-ка, Пауль. Ты не сердись, Жорж.

— Георг хочет сегодня у нас переночевать, Лизель. Он дома поругался.

— Ну уж ты и задира, — сказала Лизель. — Из-за чего поругался-то?

— Да это длинная история, — ответил Георг, — я расскажу тебе завтра.

— Ладно, хватит болтать, это ведь сегодня Пауль разошелся. Обычно он после работы совсем раскисает.

— Ну, понятно, — сказал Георг, — с него на работе семь шкур дерут.

— Лучше поднажать да заработать несколько лишних марок, — сказал Пауль. — Лучше сверхурочные, чем эти учебные воздушные тревоги.

— А как насчет преждевременной старости?

— При новой войне особенно не заживешься на белом свете. И не такая уж, я тебе скажу, все это веселая штука, чтобы очень за нее цепляться. Иду, Лизель. — Он огляделся и сказал: — Только вот что, Георг, чем я тебя накрою?

— Дай мне мое пальто, Пауль.

— Какое у тебя чудное пальто, Жорж. Да ты клади подушечку на ноги, только не запачкай Лизель ее розочки. — Вдруг он спросил: — Между нами, из-за чего же все-таки у вас скандал вышел? Из-за девушки?

— Ах, из-за… из-за малыша, из-за Гейни. Ты знаешь, как он был всегда ко мне привязан!

— А, из-за Гейни… Кстати, я его на днях встретил, вашего Гейни. Ему, наверно, теперь лет шестнадцать — семнадцать? Все вы, Гейслеры, парни хоть куда, но Гейни прямо красавец вышел. Говорят, ему совсем голову задурили: все мечтает в эсэсовцы поступить, в будущем, конечно.

— Как? Гейни?

— Тебе, наверно, все это лучше моего известно, — сказал Редер; он опять сел за кухонный стол. Теперь, когда он снова смотрел в лицо Георгу, у него мелькнула та же нелепая мысль, что и на лестнице: точно ли это Георг? Лицо Георга опять совершенно изменилось. Редер не мог бы сказать, в чем перемена, так как лицо было очень тихое. Но в этом и была перемена, как в часах, которые идут-идут — и вдруг остановятся.

— Раньше у вас были скандалы оттого, что Гейни за тебя стоял, а теперь…

— Это правда, насчет Гейни? — спросил Георг.

— Как же ты не знаешь? — сказал Редер. — Разве ты не из дому? — И вдруг у коротышки Редера сердце отчаянно заколотилось. Он вскипел: — Этого еще не хватало, морочить мне голову! Три года тебя нет, а потом ты приходишь и плетешь вздор. Каким был, таким остался. Морочишь голову своему Паулю!.. И тебе не стыдно! Что ты там еще натворил? А уж что натворил, это я вижу, нынче дураков нет. Дома ты и не был! Так где же тебя носило все это время? Видно, здорово влип? Удрал? Да что с тобой, по правде, стряслось?

— Не найдется ли у тебя несколько марок взаймы? — сказал Георг. — Я должен сию же минуту уйти отсюда. Постарайся, чтобы Лизель ничего не заметила.

— Что с тобой стряслось?

— У вас радио нет?