Седьмой крест. Рассказы

— Нет, — сказал Пауль. — При голосе моей Лизель и при этом шуме, который у нас постоянно…

— Обо мне сообщали по радио, — сказал Георг. — Я бежал. — Он посмотрел Редеру прямо в глаза. Редер вдруг побледнел, так побледнел, что веснушки на его лице точно запылали.

— Откуда… ты бежал, Жорж?

— Из Вестгофена. Я… я…

— Ты? Из Вестгофена? Ты все время сидел там? Ну и отчаянный! Да они же тебя убьют, если поймают!

— Да, — сказал Георг.

— И ты хочешь уйти от нас неведомо куда? Ты не в своем уме!

Георг все еще смотрел в лицо Редеру, и оно казалось ему небом, усеянным звездами. Он сказал спокойно:

— Милый, милый Пауль, не могу я… ты, со всей твоей семьей… вы жили так спокойно, и вдруг я… Ты понимаешь, что ты говоришь? А если они сейчас поднимутся наверх? Может быть, они шли за мной по пятам…

Редер сказал:

— А тогда все равно уже поздно. Если они явятся, придется сказать, что я знать ничего не знаю. Этого нашего последнего разговора не было. Понимаешь — твои последние слова вовсе не были сказаны. А старый приятель всегда может с неба свалиться. Откуда мне знать, где тебя все это время носило?

— Когда мы последний раз виделись? — спросил Георг.

— Ты был здесь последний раз в декабре тридцать второго года, на второй день рождества, ты еще тогда съел все наше печенье.

Георг сказал:

— Они тебя будут допрашивать, без конца допрашивать. Ты не знаешь, какие способы они изобрели. — В его глазах сверкали те колючие искорки, которых в юности так боялся Франц.

— Пуганая ворона и куста боится. А почему полиция обратит внимание непременно на мою квартиру? Никто не видел, как ты вошел, иначе они давно были бы тут. Подумай лучше о том, что дальше, как тебе выбраться отсюда. Ты на меня не сердись, Жорж, до, по-моему, лучше тебе здесь не засиживаться.

— Я должен выбраться из этого города, из этой страны, — сказал Георг. — Мне нужно разыскать моих друзей!

— Твоих друзей! — засмеялся Пауль. — А ты отыщи сначала те щели, в которые они забились!

Георг сказал:

— Потом, как-нибудь, я расскажу тебе, что это за щели. У нас в Вестгофене тоже есть несколько десятков людей, о которых все и думать забыли. О!.. Я многое мог бы порассказать. Если к тому времени мы оба не заползем в такие щели.

— Да нет, Жорж, — сказал Пауль, — я просто вспомнил об одном парне, о Карле Гане из Эшерсгейма, он-то ведь потом…

Георг прервал его:

— Брось! — Он тоже вспомнил об одном человеке. Неужели Валлау уже мертв? Неужели он недвижим в этом мире, который так бешено мчится вперед? И Георг опять услышал голос Валлау, тот окликнул его «Жорж!» — один-единственный слог, донесшийся издалека.

— Жорж! — окликнул его коротышка Редер.

Георг вздрогнул. Пауль испуганно смотрел на него. На миг лицо Георга снова стало чужим. Он отозвался чужим голосом:

— Да, Пауль?

Пауль сказал:

— Я мог бы завтра пойти к этим твоим друзьям и проводить тебя.

— Дай мне собраться с мыслями, вспомнить, кто живет здесь в городе, — сказал Георг. — Ведь прошло больше двух лет.

— Никогда бы ты не попал во всю эту кутерьму, — сказал Пауль, — если бы не связался тогда с Францем. Помнишь? Он-то тебя и втянул в это дело, ведь до него ты… Ну, на собрания-то мы все ходили, в демонстрациях все участвовали. И гнев у нас в сердце тоже иной раз кипел. И надежды тоже у нас были. Но уж твой Франц — в нем вся загвоздка…

— Это не Франц, — сказал Георг. — Это то, что сильнее всего на свете.

— Как так «сильнее всего на свете»? — спросил Пауль, откидывая валик кухонного дивана, чтобы удобнее уложить Георга.

VI

В этот вечер племянники Элли то и дело высовывались из окна, чтобы не упустить, когда привезут яблоки. Это были дети того самого зятя-эсэсовца, которым старик Меттенгеймер хвастал на допросе. Элли знала, что Франц приедет, только когда вся семья разойдется по соответствующим местам — зять отправится в свой отряд, дети в клуб, сестра — впрочем, не наверное — на женский вечер.

Сестра была несколькими годами старше Элли — пышногрудая женщина, черты лица более резкие, чем у Элли, и в них не светилась грусть, а, наоборот, выражалась постоянная жизнерадостность. Ее муж, Отто Рейнерс, был днем банковским чиновником, вечером — эсэсовцем, а ночью — когда бывал дома — и тем и другим. В прихожей было темно, и Элли, войдя, не заметила, что лицо у фрау Рейнерс, такое похожее на лицо Элли, очень расстроенное и встревоженное.

Дети бросились от окна к Элли, они все ее очень любили. Фрау Рейнерс только рукой махнула, словно уже опоздав удержать их от какой-то опасности. Она пробормотала:

— Ах, Элли, ты зачем пришла?

Элли сообщила ей по телефону о яблоках, но Рейнерс приказал жене отправить яблоки обратно или пусть платит за них сама. А главное, Элли не следует больше пускать в дом. Жена спросила — не рехнулся ли он? Тогда он взял ее за руку и объяснил, почему ей не остается ничего другого, как выбирать между Элли и собственной семьей.