Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Не помню, какого числа папа пришел проститься (его в этот день призвали) с военкомата. Семья наша: мама, папа, я — 1929, сестра 1936 года рождения, бабушка (папина мама) — были дома. Сидели последний раз вместе. У нас в беженцах находилась семья начальника КГБ г. Витебска. Он привез их к нам, был немного знаком с папой, учительница из БССР, дальняя родственница нашла приют у нас, благо у нас был свой дом в четыре комнаты. И еще евреи с г. Суража Витебской области. Их было много. Они приехали на телеге и жили у нас на сеновале. Его фамилия была, как я помню, или имя — Нохан. Других не помню, тоже знакомые. И сидели все за столом. Не за рюмкой — просто прощались.

И вдруг послышались взрывы, папа сказал громко: «Началось». Это слово у меня и сейчас отчетливо звучит в ушах. Его слов я больше не помню, хотя после этого он с нами был сутки. Когда он крикнул, все бросились к двери. Мы сидели в зале. Надо было пройти через столовую, кухню, коридор, двери были двухстворчатые. Все ринулись к выходу. Учительница была очень полной женщиной, и я с ней застряла в дверях. Нас было человек 18. А сверху свистят бомбы, рвутся рядом. Ну, кое-как мы вырвались все на двор. Вокруг дым, огонь, горят дома, сверху стреляют. Нас, детей, завели в подвал. Между прочим, подвал был настоящий, будто бывший владелец готовился к войне, потом вся улица искала в нем убежище. Но сидеть было невозможно.

Мы выскочили, метались кто где, появилась воинская часть. Красноармейцы начали тушить дома. День жаркий, просят пить, а от нашего дома (ул. М. Горького, д. 45) колодец очень далеко был. Нужно было пройти по двум улицам. И вот мы, дети, под бомбежкой начали таскать для питья воду по полведра.

Самолеты бомбили беспрерывно. Как начали в 11 утра. Налетят тридцать самолетов, отбомбятся — и им на смену следующие тридцать. Это был ужас. Люди не сидели, спрятавшись, они помогали солдатам тушить пожары, спасая свое жилье. К ночи люди начали покидать горящий город. Мы двигались в обозе с еврейской семьей. Крики, рыдания, плач детей. Что-то страшное вторглось в нашу жизнь.

Остановились мы в лесу, и назавтра самолеты немецкие летали, бомбили и лес, и рядом деревни. Папа ушел в город с утра, вернулся с лейтенантом незнакомым. Папа объяснил, что военкомата нет — разбомбили, и стал собираться идти с лейтенантом искать или фронт, или где-нибудь какую часть. А лейтенант говорил, что отступает от самой р. Березины и что имеет пистолет и ни одного патрона не было, а немцы на танках во всеоружии, а наши без патронов.

Разве все опишешь, что было? И то, что мы переживали страх, панику и главное — не знали, что делать. А начальник КГБ витебский днем во время бомбежки приехал на полуторке, забрал свою семью, овчарку и укатил вглубь, в тыл. А обещал папе, если будем отступать, и нашу семью заберет — увы! Это пример, как некоторые спасали свои шкуры, а нас оставляли немцам. Вот с того дня, не помню числа, август месяц был, папа ушел с лейтенантом и больше мы его не видели. Посылали в Подольск, отвёт был: «без вести пропавший».

Через день в город пришли немцы, и мы вернулись домой. Наш дом, последний с края, уцелел, а рядом и через улицу все сгорело.

В оставшихся домах немцы расположились, пиликая на губных гармошках, а жители начали добывать пропитание. До войны у нас в магазинах было пусто, за хлебом становились с утра пораньше. Немцы открыли склады в церквах, в подвалах, какой был запас всяких продуктов (ходили слухи, что это специально было сделано — лишать население продуктов, чтобы вызвать недовольство), немцы разрешили: тащите все. И только потом, спустя 3 дня, поняли, что немцы специально так сделали. Город горел, и чтобы сохранить продукты, разрешили населению брать. На четвертый день увидели объявления на заборах — указ немецкого коменданта города, где было сказано, чтобы все, что население растащило, спасая от огня, сдали бы немецкой власти в трехдневцый срок, оставив для каждой семьи трехдневный запас продуктов. За невыполнение приказа — расстрел на месте. И потащили все в указанное место в страхе быть убитыми.

У нас было населения 70% евреев, и немцы огородили несколько улиц колючей проволокой, соорудив гетто. Всех евреев поселили там, приклеив на груди каждому желтый круглый знак. С родителями моими в конторе «Заготлен» работал еврей заготовителем, фамилия Тевеленок. Пожилой мужчина, у него сын был с челюскинцами. Он умер сразу от простуды, а дочь жила в Ленинграде, и на это лето с дочерью (девочке, его внучке, было лет 6-7) приехали к нему. Мы знали, что его дочь владела иностранными языками.