Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

После этого мы поселились в местечке Яновичи, откуда нас погнали обозом в Витебск. Была осень, холодно, дожди. У кого были коровы, те запрягали в повозки. И тащился обоз голодных, холодных людей в окружении фельджандармерии с собаками. Из окружения нельзя было выйти по своим делам. У меня разболелся живот. Мама подошла к конвоиру, но он закричал: «Verboten», — и показал садиться на месте. Я села, люди обходили меня, а он с автоматом стоял надо мною. Я уже в то время хорошо понимала стыд. Но приходилось, глотая слезы, подчиняться.

На полпути к Витебску была деревня Гопоновка, не знаю, стоит ли она, больше мы там не были. Большак, по которому нас гнали, проходил рядом. Немцы разрешили сделать вечером остановку, и этим воспользовалась моя мама, забрала нас: меня, сестренку родную и двоюродную с одного со мной года (у нас коров не было, мы были беженцами с 1941 г.), и скрылись в кустах.

Конечно, мама рисковала, но приближался фронт и мы хотели дождаться наших. Потихоньку пробрались в деревню, постучались в крайнюю избу и нас впустили. По-моему, была одна большая комната и кухня, семью всю не помню, но хозяев пожилых помню. Мы были им так благодарны, что это трудно передать, они не выдали нас немцам. Через три дня пришли немцы в эту деревню. В избе поселился оберлейтенант немец, а нас заставили для себя копать землянки, где мы и поселились, и хозяева тоже в землянки перешли. Наступили холода, еды у нас не было. И нас погнали на передовую копать для немцев картошку. И опять пули, снаряды, немцы отсюда стреляют, а наши — сюда. И мы мечемся туда-сюда, а кругом конвоиры. И так до декабря месяца. Немцы спешно отступали. С гранатами заходили в землянку и, если кто медлил выходить, бросали гранаты, взрывали землянки.

У немцев было какое-то орудие, называли «Андрюша», вот они втащат на землянку, дадут залп и уходят. А по нам тогда наша «Катюша» начинает бить.

То, что мы пережили, трудно описать на бумаге, кто это прошел, тот поймет. И вот нас выгнали, и мы зашагали дальше. Гнали на Витебск. Где-то около Витебска местечко Руба, там был кирпичный завод. Загнали нас в лес. Мы голодные, раздетые, под открытым небом. Гудит фронт, трещат рождественские морозы 1943 г., и наступает темная ночь в лесу. Кругом немецкие части, а нас было взрослых четыре женщины, нам с сестрой по 13 лет, сестренке 7 лет и четыре года девочке у одной из женщин.

Так и коротали ночь под елками, а утром двинулись дальше. Следующая деревня была Ананьево, занята немецкими передовыми частями. Мама очень была больна, и мы решили (не мы, а взрослые) — что будет, ну, убьют, но дальше сил не было двигаться. Немецкие солдаты указали на краю деревни баню и мы поселились в этой бане. Пожили неделю или больше и опять фельджандармерия нас увидела и выгнала: она прочесывала все деревни.

Следующая остановка — д. Батруки, под самым Витебском. Она была заселена русскими гражданскими, которых заставляли немцы расчищать от снега дороги. И нас оставили в Батруках. Местных жителей в деревне не было, какую-то баланду нам давали немцы. Мы уже надеялись, что фельджандармерия оставит нас в покое, но в одно утро, когда мы чистили дороги, деревню оцепили, срочно погнали нас в Витебск в лагерь, где тысячи людей заталкивали в товарные вагоны. Мы не знали, куда нас везут через Оршу, Минск. В Белостоке выгрузили нас. Там были бывшие царские конюшни, длинные цементные здания, куда и загнали нас. О Белостоке только это помню и что мы там жгли костры, так как совсем замерзали.

Следующая остановка был Алитус, там сортировали людей. У кого больше трудоспособных — грузили в вагоны, так как у нас только сестренка 7 лет была, нас с двоюродной сестрой посчитали трудоспособными.

Дальше повезли в Польшу, останавливались в Варшаве. За все время войны мы увидели, как живут люди. Где-то в многоэтажном доме нас распределили, и мы увидели электричество. Да, это было что-то сверхъестественное — после долгого времени мытарств в товарном вагоне, грязном, холодном. Нас напихивали, как только можно сесть. Лежать нельзя было, да лежа замерзнешь. Спасибо нашим матерям, которые укутывали нас в тряпки, снимая с себя последнее и отдавая последнюю корку. Только теперь, ставши матерями, можем понять, что они приносили себя в жертву ради нас. В вагоне у нас, я помню, была коза. Немцы грузили и скотину с людьми: у кого что было, им надо было вывезти все, а потом все отняли у людей. А что из тряпок у нас было — ничего, ведь шел второй год войны, на нас страшно смотреть было.