Секретарь старшего принца 8

— Я вольно и невольно причинил тебе боль. Ты со мной несчастна, даже до борделя дошла. Семью со мной ты не хочешь и не видишь. Ты не хотела становиться моей избранной и не стала бы, не завись от этого моя жизнь. В жизни ты хотела совсем другого. Меньше масштаба и ответственности, свою собственность, а не королевство. А главное — передать знания детям, возродить род. — В тоне и глазах Элора такая откровенная жалость. И печаль. — Ри, я не могу отменить того, что стал твоим избранным. И… я не могу совсем игнорировать интересы своей семьи, но…

Он умолкает на несколько мгновений, словно набирается сил. И мне страшно. Страшно от того, что он может сказать. Но я не двигаюсь и позволяю ему продолжать.

— После первенца… если ты захочешь… я могу остановить подпитку родовым артефактом и… — голос Элора почти срывается. — Ты можешь зачать не от меня, а от более слабого дракона. Даже без поддержки артефакта ты будешь намного сильнее, чем прежде, что увеличивает шанс родить серебряных драконов с ментальным даром. Я люблю детей, приму их, как своих. Если, конечно, ты захочешь остаться со мной.

Я лежу на его коленях.

Понимаю, — по голосу, по внешнему виду, по тому, что знаю о нём, — как тяжело ему даётся это обещание, это решение.

Осознаю благородство предложения: Элору бы в радость стало полное исчезновение драконов-менталистов — меньше такой гадости по Эёрану ползать будет.

Но глубоко внутри бурлит ярость. Кипит негодование. Колет сердце обида.

Это прекрасное предложение, и как Риэль Сирин я должна быть счастлива, что мне дают шанс возродить род, ведь обычные драконы не так ограничены в потомстве, как правящие, не от Элора я могу родить больше детей, чем от него.

— Если тебя смущает измена, — сипло продолжает Элор, — можем обратиться к Лину, уверен, он найдёт какой-нибудь способ организовать всё бесконтактно, подберёт перспективных кандидатов, они даже не узнают о своём участии в возрождении Сиринов. Если ты захочешь так.

Чуть легче. Но всё равно от этого предложения тревожно. Хотя и так можно жить (дети же не смогут повлиять на сознание Элора, и чужих детей он способен любить), но веет от предложения какой-то безысходностью, разочарованием. И неверием в возможность наших отношений…

Хотя это очень, невообразимо благородно, и я должна быть благодарна. Это правда избавляет меня от чувства вины перед родом. Открывает просто прекрасные перспективы возрождения Сиринов…

Это просто гору с плеч сваливает, ведь я по голосу чувствую — Элор искренен, не подыгрывает, не ищет способ временно меня успокоить. Он правда готов поступиться гордостью, чувствами, своими возможными детьми ради того, чтобы я осуществила своё предназначение, чтобы моя жизнь с ним не превратилась в бесконечное сожаление о потерянной возможности передать свои силы и знания моим детям.

— Спасибо, — шепчу я. — Это… неожиданно.

Теперь брови приподнимаются у Элора:

— Ради тебя я отказался от гордости и принципов, был готов отказаться от своей огромной магии и подставить семью. Я не вижу ничего удивительного в том, что понял твою ситуацию и подумал о твоём счастье.

Глава 32

Он делает шикарный подарок, почему мне так больно? Больно от этого. Не понимаю чувств, не могу понять причину смятения. Слишком много… неясного. Такой поступок — проявление любви Элора или признак недостаточной глубины чувств — почти спокойно позволить измену? Благородство это или отчаяние от ощущения безысходности, бессмысленности наших отношений? Не означает ли поведение Элора, что я могла открыться сразу, а не бояться, лишь умножая свою боль и ухудшая ситуацию? От этого разговора у меня ощущение, словно я предала Элора своей ложью после отбора, своим молчанием, нежеланием говорить. И продолжаю предавать, следуя привычке.

Элор с робко-грустной улыбкой гладит меня по волосам:

— Всё можно решить, Ри, всё. Надо только говорить. И стремиться к этому.

Я смотрю на него снизу вверх и… не понимаю ни его, ни того, что со мной происходит.

Дикое смешение чувств, от которого тесно в груди.

Прикрыв глаза, восстанавливаю дыхание.

Пытаюсь восстановить дыхание, ведь дыхательные практики успокаивают. Только не в этот раз.

Отталкиваюсь от колен Элора и, скрестив ноги, хватаюсь за бутылку. Это плохая, очень плохая привычка, но моральных сил разом успокоиться сейчас нет.

Элор обнимает меня со спины, прижимает, увлекая к себе вместе с бутылкой.

— Надо говорить, Ри, — шепчет на ухо, обжигая кожу, тревожа сердце. — Что ещё ты скрываешь? Что ещё беспокоит тебя? О чём ты молчишь? Думаешь ли ты о семье со мной или собиралась сбежать? Ри, я ведь тебя почти не знаю, а ты не даёшь мне ни единого шанса тебя узнать.

Последнее — шёпот на грани слышимости, беспредельная тоска.

— А ты хочешь меня узнать? — в тон ему. — Действительно хочешь? Потому что мне так не кажется…