Секта-2

Вернувшись из странствий по Синайскому полуострову, где предавался он размышлениям о промысле Бога, именуемого евреями Предвечным, будучи при этом простым пастухом и не чураясь никакого труда, ибо всякий труд достоин уважения, Моисей застал в Египте смену власти. На трон почившего Рамзеса Великого взошел молодой его наследник именем Баенра, или Меренптах, что означало «Солнцеподобный». Воистину, каждая единоличная власть во все времена любила именовать себя с великой претензией на избранность, не заботясь об оценке, которая будет дана подобным ее прозвищам будущими поколениями. Однако тиран все же живет одну жизнь – мы привыкли в это верить, хотя множество различных религий, вышедших из древнейшей мудрости, появившейся на Земле задолго до возникновения Египта, утверждают, что тот, кто был тираном, будет им и в следующей своей жизни, и остается лишь надеяться, что в последующих своих воплощениях этот властолюбец не окажется вновь вершителем судеб целой страны, а будет тиранить свою домашнюю скотину, не более того. Как бы то ни было, но Моисей имел данные еще Рамзесом письменные заверения, касающиеся освобождения народа еврейского из египетского рабства. С этими заверениями великий жрец, чей статус был новому правителю известен, явился к фараону и добился-таки обещанного. Баенра побоялся нарушить обет Рамзеса – это выглядело бы по меньшей мере непорядочно, а ведь даже тиран заботится о внешнем проявлении порядочности, так хочется ему верить в собственную непогрешимость и чистоту помыслов. Да что там говорить, бывают иногда и у тиранов «моменты истины», неожиданные повороты, которые для подданных оказываются несомненным благом, а у коллег тирана называются проявлением слабости.

– Исход евреев должен начаться перед закатом солнца, – так повелел фараон Баенра, и лицо его, покрытое толстым слоем пчелиной пыльцы, с нарисованными и оттого казавшимися неестественно большими, похожими на лунные серпы бровями, с подведенными глазами и тщательно, в мелкие колечки, на ассирийский манер завитой бородой, исказила презрительная высокомерная гримаса. Он определенно пребывал в постоянном восторге от самого себя, получая наслаждение от доставшейся ему невероятной, казавшейся неземной привилегии повелевать судьбами народов – всех, сколько их было в границах империи. «Могу карать, а могу и помиловать. В этом божественная сила, дарованная Озирисом мне, своему воцаренному воплощению. Говорю я, и, значит, говорит бог», – любил повторять этот обуреваемый чрезмерной гордыней деспот.

– Никто из свободных граждан Египта не должен видеть колонну освобожденных рабов, ибо зрелище это может разложить умы и вызвать сильные волнения среди народа, – так сказал правитель египетский Моисею. – Уходите тайно, уходите в ночь и темень, дабы путь вашего народа с этой поры всегда лежал во мраке, – с мстительной издевкой продолжал Баенра. – Не найдя себе никакого пристанища, не найдя земли, которая примет в лоно свое народ твой, не вернетесь уже обратно, ибо закрыты отныне врата Египта для всякого еврея. Врагом здесь будет каждый из твоего племени, – так сказал правитель египетский Моисею, и тот смиренно склонил голову перед молодым фараоном. Что мог возразить умудренный опытом сорокалетний человек – жрец и воин-победитель, столь много сделавший для Египта, – этому взбалмошному юнцу, взошедшему на трон не столько волей Всевышнего, сколько благодаря многочисленным интригам его вероломной родни, одного за другим убравшей прочих, возможно, более достойных претендентов на престол? Любому правителю было бы нелегко не то что затмить, но хотя бы приблизиться к славе такого великого предшественника, как Рамзес, а уж племяннику его, неправедно завладевшему троном, и подавно. Пять долгих лет Моисей убеждал его выполнить волю Рамзеса, перед самой своей смертью согласившегося отпустить евреев. Всякий раз изнеженный, со вздорным характером дурной бабы юнец придумывал повод для отсрочки, и всякий раз необходимо было вновь и вновь искусно подыскивать слова, проявлять терпение, зачаровывать этого баловня судьбы, чтобы после стоящие за троном придворные интриганы, руки которых были обагрены кровью воспитательницы и духовной матери Моисея, уничтожили все плоды этой дипломатии своими наветами и откровенной ложью. И вновь приходилось все начинать сызнова: униженно кланяться, мешать в голосе смирение и бархатистый елей покорства. Иногда фараон отказывался принимать Моисея, и того выставляли из дворца, разумно, впрочем, расходуя силы: стража никогда не распускала руки, к жрецу и предводителю евреев лишь выходил один из наушников Баенры и с язвительной улыбочкой сообщал, по какой именно причине сегодня фараон принять его не может.