Селина. Камышовая кошка

– Руки вымой и принеси соль и вилку. Как это есть? – сказала я, беря в руки доску с мясом и тюрю.

Женщина поклонилась и вышла, а я невольно посмотрела на свои «корябки». Ну вот, и эта побежала жаловаться, теперь мне до Нового года не выйти отсюда. Узница поневоле. Рот надо закрывать вовремя, Пелагея. Или как тебя там – Селина? Я ждала вилку, но пришла грязная женщина и, обмакнув в тюрю мясо, ткнула в губы. Вздохнув, я принялась есть. Вроде и наелась. Завернувшись в медвежью шкуру, я тихо заплакала. Вошла грязнуля и принесла ещё что–то в чашке. Взяв меня за руку, стала мазать мне болячки, их сильно защипало, и я взвыла. Она не отстала, пока всё не смазала. А это оказалось всё моё многострадальное тельце. Потихоньку боль утихла, и я уснула, вдоволь наревевшись.

Вошла мать и, глядя на меня сонную, тихо сказала няньке, поправляя медвежью шкуру:

– Присмотри за ней, она очень странная вернулась. Как чужая и совсем взрослая. Обрати внимание, кто внушает ей эти мысли? Она не должна этого знать. Конунг услышит и разбираться не будет, всех выпорет. Нам её не сбыть во веки вечные, – вздохнула она.

Я спала до утра и не слышала этого разговора. Утром меня разбудила кормилица. Она сказала, что была мать и не велела никому входить ко мне, кроме неё, кормилицы. После её ухода я немного поспала, но меня разбудил стук в дверь.

– Войдите! – крикнула я.

Никто – это кто?

Вошли две девочки–подростки лет тринадцати–четырнадцати, видимо, сёстры–погодки, и встали у дверей.

– Ну, проходите, раз пришли. Что случилось–то? – спросила я, удивившись.

Они были нарядно одеты. Белые блузки, цветные юбки–запашки, волосы туго заплетены в две косы за ушами. На ногах – белые вязаные чулки и высокие ботинки на шнуровке. Они во все глаза разглядывали меня, открыв рты.

– Что рты открыли? Хотите что сказать, говорите, мне пока нельзя выходить, я наказана. Но слушать могу, – сказала я, пытаясь быть дружелюбной.

– Нас бы выпороли! А правда, что вы ничего не помните? Может, вспомните, в какую сторону братики уплыли? Наша мать плачет по ним, убивается. Просила зайти к вам, узнать, – сказала та, что постарше.

– А вы, девочки, кто? Мы подруги? Дружили? – засомневалась я в дружеском участии ко мне сестёр.

– Нет, что вы. Вы всегда с большими мальчиками дружили. Стреляли из лука, ходили на охоту, ставили силки на зайцев, дичь. Сидели на вёслах, правили лодкой. Вам отец-Конунг лодку подарил на десять лет. Девочки обычно украшения просят, а вы попросили лодку. Штаны, как мальчики, носили, волосы в одну косу, как мужчины плели. Всегда с мальчиками, – стали рассказывать девки.

– Что вы всё заладили: «как мужчина, как мужчина»? Я что, и вещей не имела никаких девичьих? Ни одной? Даже трусов? – на что девочки отрицательно мотали головами.

Я в возмущении завалилась на спину.

– Мы пытались вас научить, но вы дрались и убегали от нас. Потом нас била наша мама за вас, – сказали они, поглядев друг на друга.

– А чему вы меня хотели научить? – вновь засомневалась я.

– Шить, вязать чулки, заплетать косы, умываться и стричь ногти, – стали перечислять девочки. – Вам пора это знать и уметь делать.

И тут я обратила внимание на свои волосы. Это была грязная пакля, вся в репьях, перьях и траве. На коже головы ощущались песок и мелкие камушки. Я сижу в одной рубашонке и ещё их обсуждаю. От меня тянет давно не мытым телом.

– Девочки, скажите, чтобы принесли горячей воды, я помыться хочу, – сказала я.

– А кому сказать? – удивились сёстры.

– Матери, наверно. Кому ещё? Кто меня мыть будет? – удивилась я в ответ.

– Тогда уж лучше вашей кормилице, нам запрещено говорить с хозяйкой, – решились девки.

– Принесите массажку – или расчёску на худой конец. Что у вас там есть? – попросила я, перебирая волосы на голове и пытаясь разодрать спутанные прядки.

– Гребень? Мы скажем вашей кормилице, – воскликнули они, радуясь быть полезными.

– И ещё: вы всё без соли едите? Или мне только не дают, как наказанной? Хлеба на самом деле нет? – вновь задала я свой вопрос, теперь уже девкам.

– Мы вам гребень принесём, поможем расчесаться и заплестись, – беленькая выскочила за гребнем, но вернулась к сестре.

– А что их грязные–то заплетать? Надо секущиеся концы отрезать, маску какую–то забабахать, вымыть, а потом и заплетать, – сказала я, не глядя на девок, а они застыли в ступоре от моих слов. Когда я подняла на них глаза, они стояли, открыв рты.

ДА! КАК ЗДЕСЬ ВСЁ ЗАПУЩЕНО!

– Что вы сказали? Где лежат для вас соль и сахар? Мы принесём, – видимо, только это и поняв из моих слов, сказанных в сердцах, они решились сбежать.

– Где–где? В супермаркете! – заорала я на девок.

Их как сдуло.