Сельва не любит чужих

Вот уже почти пятнадцать лет он не подает о себе знать, не просит прощения и даже не интересуется Нюнечкой…

Хотя (это petite Lulu знала наверняка, от общих знакомых) там, на Симнеле, у него три бензоколонки, процветающее кафе, длинноногая шлюшка-блондинка с очаровательной тройней, и все видевшие говорят, что выглядит предатель вполне прилично для растерзанного таким монстром, каков есть симнельский двуглавый ырл!

— Merde[22] — не удержавшись, чуть слышно прошептала Людмила Александровна, краем салфеточки смахивая предательскую слезинку. — Скотина гадкая…

О, она строго-настрого запретила себе вспоминать подлеца, но частенько нарушала зарок, и всегда при этом плакала. Ей было так обидно, что у ci-devant[23] все хорошо, и скорее всего именно поэтому она никак не могла вычеркнуть его из памяти. Короче говоря, madame Афанасьева-старшая и в этом была самой настоящей женщиной.

Да, да, да! Она умела любить и хотела любви!

Стыд и срам тем, кто не смог, не сумел, не захотел понять и оценить этого! Все они — и Володя, и Georges, и Халим, и Сеня Штуцер, и Вилли, и даже Автандил Тариэлович, короче, все, кто так любил захаживать в гости к Люлю, пока проштампованный козел горбатился на работе, все до единого исчезли непонятно куда, как только узнали, что в джунглях далекого Симнела плотно пообедал двуглавый ырл…

— Merde! — скривив губы, прошептала Людмила Александровна, и на сей раз глаза ее были сухи.

Застенный скрип тем временем, судя по всему, приблизился к апогею. Завсхлипывало, захлюпало, протяжный мужской рык сотряс домик-бонбоньерку до основанья, а затем еще раз, и беленькая кошечка Дарочка, инфернально взмяукнув, вихрем взлетела на карниз.

Людмила Александровна слегка улыбнулась.

Этот Alexise, он славный мальчуган, такой крупный, такой бритоголовый, и так привязан к Нюнечке! Заходит почти каждый день и никогда не торгуется. И Нюнечка после его ухода ходит благостная, тихая, углубленная в себя… не то что после других клиентов.

Право же, жаль, что Alexise ей не пара.

И все же, все же, надо же думать не только об удовольствии, но и о здоровье! Не клиенту, а маме придется отпаивать девочку валерьянкой! Жаль, что песка в верхнем бокале часов еще минут на двадцать и никак нельзя идти стучать в дверь массажной комнаты…

Нюнечка истерически завизжала.

Насколько могла понять madame чутким материнским сердцем, она не просто работала, она вкладывала в труд всю душу. Впрочем, иначе и не бывало; Людмила Александровна по праву гордилась своей маленькой, глазастой, работящей дочуркой.

И, гордясь, прощала ей все, не журя. Даже то, что именно по Нюнечкиной неосмотрительности им обеим пришлось скитаться с планеты на планету, едва успев прихватить с собою двух беленьких кошечек и парализованную бабушку Олю. Хотя, с другой стороны, Нюнечка была тогда сущим ребенком, ей не исполнилось еще и двадцати трех, и она так любила собирать шубки!..

Воспоминания о шубках, розовые и пушистые, пусть и отдающие горечью, неизбывно грели измученную каверзами планиды душу Людмилы Александровны.

Ах, как много их было! Собольих, песцовых, куньих и всяких-всяких, и каждая из них была отметинкой очередного этапа большого пути, пройденного Афанасьевоймладшей в поисках заветной, с детства вбитой мамочкой в хорошенькую пустую головку цели: максимально удачного замужа!

Нынче, помудрев и в совершенстве освоив массаж, petite Lulu наедине с собой признавала: следовало бы остановиться на длинной, до пят, шиншилловой шубейке. Но ребенку так хотелось еще и горностаев! А для этого следовало поднатужиться и сделать еще один рывок в высоту. Увы, планка упала и, упав, куда как больно зашибла семейство Афанасьевых…

Нет! Эти воспоминания были настолько жутки, что сами по себе исчезали, едва возникнув…

Скрип сменился скрежетом. Там, за стенкой, вышли на финальный этап.

На табурете, словно в приступе падучей, урчал и содрогался Егорушка. Нюнечка безумно нравилась ему, но на шару в домике-бонбоньерке не угощали, и потому меньшая владелица салона пребывала для него недостижимой, лишь в горячечных сновидениях более-менее доступной мечтой.

Подкрашенные глазки Люлю на миг полыхнули зеленоватыми кошачьими блестками. В первые дни знакомства она, преодолев ложные комплексы, по-матерински снизошла разок-другой к юному идиоту. Отнюдь не из корысти, нет! Какая уж тут корысть? Скорее из чувства простой человечности. Ведь мальчику так хотелось, что это было заметно невооруженным глазом издалека… Кроме того, уединение с Егорушкой остренько припахивало скотоложеством, а Людмила Александровна, сама себе удивляясь, после пятидесяти частенько испытывала безотчетную тягу к новым, неизведанным, на самой грани извращенности впечатлениям…

— Но-но, — погрозила она пальчиком, и уши Егорушки увяли, а сам он испуганно замер, на всякий случай втянув голову в плечи.

Он знал свое место. И даже не думал качать права.