Семь дней

– Двести семьдесят дней назад мой тогдашний начальник, Матт Яуберт, выволок меня из-за стола, потому что я явился на работу пьяный. – Говорил он жестко, без всякого сочувствия: если он и испытывал какое-то сочувствие к пьяной Алексе, оно испарилось за ночь. – Он повез меня в Бельвиль, где познакомил со Старым Ханжой. Когда-то Старый Ханжа служил санитарным инспектором в Милнертоне. У него было все – жена, дети, дом. Но он все пропил, стал бездомным бродягой и поселился в парке. Из имущества у него была только старая магазинная тележка. В тот день я злился на Матта. Как он мог сравнивать меня со Старым Ханжой? А потом я понял, что иду той же дорожкой.

– Не хочу, чтобы ты видел меня такой, – повторила Алекса.

– А я не хочу, чтобы ты выбросила свою жизнь на помойку… Особенно сейчас.

Она сидела, по-прежнему закрыв лицо руками, и молчала.

– Где другая бутылка?

Она не ответила.

– Алекса!

Она согнула ноги в коленях, обняла их руками и прижалась к коленям лбом.

– Куда ты ее спрятала?

Она с трудом показала пальцем на туалетный стол.

– В каком ящике?

– В третьем.

Гриссел встал, выдвинул ящик. Порылся в стопке нижнего белья, нащупал бутылку. Снова джин.

– Больше нет?

Алекса покачала головой, по-прежнему не глядя на него.

Он снова подсел к ней с бутылкой в руках.

– Ты купила ее в отеле, – уверенно заявил он, увидев, что бутылка откупорена.

Алекса кивнула.

– «Маунт-Нельсон»?

Алекса снова кивнула.

Раньше она отправлялась пить именно туда. Сама ему рассказывала.

– Сейчас я заеду к себе домой. Приму душ, позавтракаю. Потом, в семь часов, вернусь за тобой.

– Куда ты меня повезешь? – со страхом спросила Алекса.

– Мне надо работать. Тебе придется побыть со мной, пока я чего-нибудь не придумаю.

– Нет, Бенни…

Понимая, что спорить с ней сейчас бессмысленно, он встал:

– Прошу тебя, Алекса, будь готова к семи часам.

Он вышел.

В три минуты восьмого он позвонил в дверь ее дома. Алекса открыла почти сразу. Бенни увидел, что она неплохо поработала над собой. Следов вчерашнего загула почти не было заметно. Она надела серую юбку и жакет с белой блузкой, подкрасилась, вымыла голову, причесалась. Выдавали ее только глаза.

– Пошли, нам пора.

Она не двинулась с места.

– Ты сердишься на меня.

– Я последний, кто будет сердиться на тебя. Пожалуйста, пойдем.

– Бенни, ты не можешь постоянно за мной присматривать. Обещаю, пить я не буду – тем более сегодня. После обеда у меня репетиция.

– Я опаздываю. Поехали, пожалуйста!

– Ты все-таки сердишься. – Алекса нехотя вышла на крыльцо, заперла дверь на ключ и следом за ним зашагала к машине.

Когда они уже выехали на дорогу, она повторила:

– Ты не можешь постоянно за мной присматривать.

– Алекса, твое лицо на рекламной афише.

Она опустила голову:

– Да. Мое лицо на рекламной афише.

Гриссел перегнулся к заднему сиденью, взял белый конверт и протянул ей:

– Вот, взгляни, пожалуйста.

Она откинула клапан, достала фотографии.

– Ее зовут Ханнеке Слут. Ее убили в собственной квартире 18 января. Вон там, совсем недалеко. – Он ткнул пальцем в сторону центра города.

– Она была красивая.

Гриссел считал покойную Ханнеке Слут не столько красивой, сколько сексуально привлекательной, но вслух он ничего не сказал. Мужчины и женщины по-разному понимают красоту.

– Она была юристом, специалистом по корпоративному праву, и у нее больше года не было постоянного мужчины… В апреле прошлого года она сделала пластическую операцию по увеличению груди, тогда и сфотографировалась. Как по-твоему, зачем?

– Зачем она сфотографировалась?

– Да.

Алекса внимательно разглядывала все снимки, пока он лавировал в потоке машин на Бёйтенграхт. Наконец она сказала:

– Хотела запечатлеть свою красоту. Свое новое при обретение. Свою сексуальную привлекательность.

– Почему ей так хотелось все это запечатлеть?

Алекса вопросительно посмотрела на него.

Бенни попробовал объяснить:

– Вот ты когда-нибудь стремилась так… запечатлеть свою красоту? Я не говорю о снимках, которые ты делала по работе…

– Нас с ней нельзя сравнивать.

– Почему? Ты красивая… – не в силах удержаться, Гриссел покосился на ее грудь, – и все такое…

– Мне уже сорок шесть. Я пьяница. – И все же Алекса отрывисто усмехнулась, и он понял, что его слова ей понравились.

– Ей было тридцать четыре, – сказал он. – Почему ты не делала так, когда была в ее возрасте?

– Уверенности в себе не хватало.

– Только поэтому?

– Наверное, нет… Для такого поступка требуются определенные черты характера.

– Какие?

Наконец до нее дошло.

– Ага! Ты со мной консультируешься!

Бенни кивнул.

– Мне надо подумать, – сказала она, радостно улыбаясь.

Алекса осталась ждать его в кофейне на углу Лонг и Рибек-стрит, а он вошел в приемную «Силберстейн Ламарк» и сказал, что договорился о встрече с Ханнесом Прёйсом.

Его попросили подняться на двенадцатый этаж. Кабинет директора оказался просторным, обставленным неброско, но роскошно.