Семь незнакомых слов

— Не обижайтесь, сами знаете: у меня это наследственное, — примирительно объяснила Клава. — Лучше быть одной, чем делить мужчину с кем-то…

Внезапно её голос понизился, словно нас могли подслушать, и она заговорила не то исповедальным, не то заговорщицким шёпотом: выспрашивать подробности про единственную ночь бабули и того человека — что там пошло не так? — было бы не деликатно и даже неприлично. По правде говоря, она всё равно выспрашивала, очень уж любопытно, но бабушка только плечами пожимала. Однако у «внучи» всё же есть кое-какое соображение. Для бабули та ночь как раз и нужна была, чтобы разлюбить — иначе не получалось. Клавдия Алексеевна, конечно, давно знала, что тот человек женат, но одно дело просто знать, другое — чувствовать и осязать. А как почувствовать мужчину, если только вздыхаешь о нём, да ещё годами с ним не видишься? Он стал для неё слишком воздушный, слишком из мечтаний. Так что тут могло быть умное исключение из правила — приземлить романтический образ на знакомое постельное бельё. Никто не знает, как бы всё сложилось, если бы предмет бабушкиной долгой любви на тот момент не состоял в браке. Возможно, итог был бы ровно таким же. Но и противоположное развитие не исключено. Конечно, это только версия, и дело могло быть в обычном физическом неприятии и неудовлетворённости. И всё-таки Клавдии-младшей хочется думать, что Клавдия-старшая совершила сознательный акт по преодолению страсти, вышибая клин клином. В такой трактовке финал её любви выглядит не так печально и обидно.

— Пожалуй, что так, — я не знал, как ещё реагировать.

Мной опять овладела неловкость.

— Так о чём мы? — Клава сама вернулась к главной теме. — Гостиница — не годится. Эта форма — не для нашего содержания, понимаете?

— Понимаю, — кивнул я. — А что рисует ваше воображение? Где, когда?.. Или постойте… это как-то связно с вашим сюжетом?

— Хм. Какой вы догадливый.

— Так расскажите, наконец! В чём там дело?

Это не так легко, как кажется, непритворно вздохнула сообщница. Возможно, когда я узнаю, сам откажусь. И, кстати, она меня прекрасно поймёт.

— Потерпите, — Клава взъерошила мои волосы. — Не сегодня, ладно?..

— Ладно, — в ответ я взъершил волосы ей. — Но лучше не откладывать на тридцать пять лет. Дирижаблик — свидетель.

— Дирижаблик? Да, точно, — мои слова заставили Клавдию-младшую крепко задуматься.

Слегка замороженным голосом она пообещала так долго не затягивать.

По возвращению в новогоднюю комнату нас ждало порицание от старшего поколения: мы бросили бабушку одну с коробками игрушек — кто так делает? Ёлку надо наряжать всем вместе — чтобы было празднично и по-семейному. Вот закончим с ёлкой — тогда можем секретничать, сколько угодно, никто мешать нам не намерен.

С некоторых пор у дочери академика наметилась новая речевая манера — теперь она обращалась к нам с Клавой не по отдельности, а к обоим одновременно, скрепляя нас в двуединое. В ход шли отсылающие к Есенину «московские озорные гуляки» либо скорректированное под ситуацию пушкинское «племя молодое и знакомое». На этот раз (для оттенка холодности) нам достались обычные «молодые люди».

Но, видимо, Клавдия Алексеевна переживала, не заискрила ли в наших с сообщницей тесных рядах очередная ссора, потому что, попеняв нам двоим, она обратилась ко мне персонально, осторожно уточнив: её «внучь» меня не обижает?

— Ваш выход, Алфавит, — деловито посоветовала Клавдия-младшая. — Ябедничайте на всю катушку! Публика ждёт откровений про вашу израненную душу!

Не хочется никого задевать, парировал я, но Клаве сильно не хватает обижательных способностей. Катастрофически. Она слишком добрая. Слишком милая. Слишком деликатная. Всех недостатков не перечесть. До настоящей обидчицы ей ещё работать и работать.

Мой ответ вызвал у Клавдии Алексеевны признательную улыбку. Её внучка по обыкновению заняла ехидную позицию:

— Бабуль, мне одной кажется, что Алфавит Миллионович опять ударился в тонкий юмор? — картинно осведомилась она. — Что ж, поддержим. Ха. Ха. Ха.

Последнее «Ха» моя девушка произнесла, привстав на цыпочки и припадая к моему плечу, — чтобы звук долетел до уха в убедительном объёме.

Обряжание ёлки продолжилось. Время от времени и Клава, и я украдкой поглядывали на дирижаблик.

2.15. На пустом месте

Со следующего дня началась зачётная неделя — мини-экзаменационный спринт с не предсказуемым расписанием, по крайней мере, в моём случае. Преподаватели юрфака разрывались между основным местом работы и скрипучими коридорами нашего особняка, и могли назначить сдачу зачёта, к примеру, на три часа дня. Встречать Клавдию после занятий уже не получалось.

Было ещё одно разделяющее обстоятельство. Девочка-отличница получала свои зачёты автоматом, без дополнительной проверки знаний, мне же приходилось полноценно готовиться. Из-за терзаний по Растяпе я запустил учёбу и теперь, каждый вечер обкладывался конспектами и учебниками.