Семь незнакомых слов

Она вздохнула и без перехода начала рассказывать о себе. Муж получил распределение в Амурскую область, в глухой гарнизон, где военных было больше, чем гражданских; они жили в настоящей избе — с печкой и дровами, она преподавала в школе: «Представляешь, школа в посёлке всего одна, а номер — двадцать девять!». В целом, всё было терпимо, потому что Витька (муж) получал большую зарплату — ему ведь ещё надбавки полагались, и можно было лет через пять-семь собрать денег на квартиру и машину. Но потом всё рухнуло, деньги «сгорели» в инфляции, зарплату задерживали по нескольку месяцев, да и та стала крошечной, питаться приходилось только в офицерской столовой, а она как раз была беременной, и самый большой деликатес, который могла себе позволить — хлеб с черничным вареньем. Так протянули год, потом решили вернуться домой. И вот она работает в бутике, Витька работает в автосервисе — мечтает поднакопить денег и открыть своё дело (тоже автосервис), дочка живёт у Вероникиных родителей, ездят к ней на выходные, такие вот дела.

— Невесело, — резюмировал я, потому что не знал, что ещё сказать.

Вероника и согласилась, и не согласилась: теперешнее их с мужем положение не назовёшь хорошим, но, в сущности, оно и не такое уж плохое, разве что по дочке сильно скучают, а так — самое трудное уже позади, они постепенно справятся, и всё у них будет хорошо, даже замечательно.

Поговорили об университете и филфаке. Я рассказал, что знал. У отца дела идут, в общем, неплохо. Дядя Аркадий в Израиле, одна из учениц профессора Трубадурцева переехала в Петербург, кое-кто из бывших преподавателей факультета оказался в Америке, а кто-то, говорят, даже в Лихтенштейне.

— Всё хочу забежать на кафедру, — вздохнула Вероника, — проведать, пока ещё можно кого-то застать. Но времени всё нет. Ты Илье Сергеевичу привет от меня обязательно передай, ладно?

Я пообещал, хотя и предположил, что отец очень удивится — ведь он даже не подозревает, что мы с Вероникой знакомы.

— Я и забыла, — согласилась она. — Если хочешь, солнышко, можешь ему всё рассказать — сейчас-то чего уже скрывать? Можешь сказать: привет от несостоявшейся невестки! — и Вероника шутливо улыбнулась.

Упоминание об университете сподвигло её на рассказ об однокурсницах, которых я знал лишь по именам — кто, где в результате оказался и чем занимается. Из сообщений следовало, что однокурсницы занимаются чем угодно, но только не филологией. И только единственная однокурсница, которую я знал лично, Жанна Абрикосова («Ты помнишь, Жанку?») работает по специальности — школьной учительницей.

— Да, — задумчиво произнесла она, подводя черту под нахлынувшими воспоминаниями, — Пушкин, Толстой, Достоевский, история языка — кто бы мог подумать, что всё это окажется никому не нужным…

Время Вероникиного перекура давно истекло, пора было возвращаться из прошлого к текущим делам.

— Слушай, солнышко, у тебя же есть девушка? — вдруг оживилась Вероника, когда мы поднялись со скамейки. — Не хочешь сделать ей подарок? У меня есть очень красивое польское бельё! Ты ведь знаешь её размеры? Тебе я без наценки отдам!

На какое-то мгновение я завис, потом сообщил, что мы ещё не настолько близки для таких подарков.

—А-а… — протянула Вероника понимающе и разочарованно (ей и правда хотелось сделать для меня что-нибудь приятное). — Но если что — обращайся…

— Да, кстати, о подарке, — я достал из кошелька купюру, — может, ты купишь своей дочке что-нибудь, о чём она мечтает?

Поначалу Вероника отказывалась и говорила, что это неудобно, но я настоял, и она спрятала деньги в карман зелёного пальто.

— Помнишь, солнышко, — сказала она, когда мы почти подошли к её месту работы, — это то, о чём я тебе говорила: у меня уже семья, ребёнок, а у тебя всё ещё впереди. Но я всё равно рада, что ты у меня был. А ты?

Да, ответил я, всё случилось, как и должно было случиться, и я ей очень благодарен. На прощанье я снова чмокнул Веронику в щёку, и она скрылась в людных недрах магазина.

Стоя в зоне встречающих, я исполнился пессимистичных предчувствий, что в последний момент Клава передумала и не прилетит, поняв, с кем имела дело. Перед отъездом домой я уже наполовину выдал себя — когда позвонил ей из общежития, чтобы сообщить название города, где должна пройти последняя ночь Спектакля. А предложение вставить в эссе отрывок об учении академика Марра фактически равняется признанию: да, я внук профессора Трубадурцева. Того самого, который невольно сломал Клавдии Алексеевне личную жизнь. Если сообщница сочла, что всё это время я её обманывал, мне и возразить нечего.

Как тогда быть? Звонить? По возвращении в Москву, ехать с объяснениями? Или оставить всё, как есть, не пытаясь починить то, что починке не поддаётся?

Она появилась в числе последних пассажиров московского рейса — ярким пятном красной куртки. Я помахал ей букетом кремовых роз и сделал шаг вперёд.

— Я думала, вы не придёте, — обнимая меня, произнесла Клава вместо приветствия. — А потом будете слать письма.

— Я думал, вы не прилетите, — ответил я.— И мне придётся сочинять письмо.