Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

   — Истарханское, — не опроверг Офонас, довольный тем, что ведь взял же верх, да ещё и теперь обманул, и пусть никто не догадает!..

На трапезу всё же пришёл и ел. Но не мог заставить себя взять хотя бы малый кус мясной, ел только рис и зелень. Все приметили его брезгливость, но никто не осмеливался трунить, а понимали всё, что явилось причиной...

На сластях и ячменной браге все развеселились. Обменивались шутками и пели. Но подошло время молитвы, и прервали веселье, совершили омовение и, встав на колени и прикасаясь лбом к земле, молились...

Офонасу уже много раз приходилось на людях являть себя приверженцем Мухаммада. По-христиански он маливался тайком, и от потайности таковой молитвенные словеса будто утрачивали свою прежнюю убедительность и весомую силу. Прежде, в Твери, на Руси, были молитвенные словеса крепкими, сильными; усиливались и крепли видом церквей, ликами икон, колокольным звоном, видом многих людей, склонившихся в молитве, творящих крест, как положено... И крепли словеса праздниками, вкусом кулича и крашенки-яйца; и бездумной принадлежностью Офонаса к этому множеству, верующему в одну веру... А теперь, давно уж лишённые всего этого тварного укрепления, словеса русских молитв реяли потайно, тихо произносимые, говоримые Офонасом, реяли, некрепкие, и будто истаивали в воздухе жарком Востока, будто и не бывали вовсе... Без исповеди, без угрозы поповской наложить епитимью, заставить поклоны бить, истаивали молитвенные словеса русские... И крепли слова молитв, положенных Мухаммадом-пророком... Крепли от звуков мужских голосов, крепли видом храмов-мечетей и видом множества вставших на колени мужчин, склонивших к земле коленопреклонённо свои головы чалмоносные... Крепли слова Мухаммада звонкими, громкими призывами к молитве, муэдзинами с минаретов воскликнутые... И Офонас, произносивший эти слова притворно — он сам себе горячо говорил, что ведь притворно же, притворно молится Мухаммадовыми молитвами; говорил, а сам уже проговаривал молитвы увлечённый, искренно почти... Всё же смутное желание принадлежать множеству жило в нём, во всём его существе, телесном и духовном... Говорить вместе со всеми, молиться вместе со всеми... А было и новое. Прежде, в Твери, он не выбирал, кому молиться, как молиться. Было всё определено самим его рождением. А ныне раскрылась перед ним смутная возможность выбора. Ведь он мог молиться молитвами Мухаммада притворно, а мог бы искренне; мог потайно молиться по-христиански, по-русски, а мог... мог вовсе не молиться по-русски, не молиться!..

А молиться искренне Мухаммадовыми словесами, невольно искренне выговаривая:

   — Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

И обрадуй тех, которые уверовали и творили благое, что для них — сады, где внизу текут реки. Всякий раз, как им даются в удел оттуда какие-нибудь плоды, они говорят: «Это — то, что было даровано нам раньше», тогда как им доставлено только сходное. Для них там — супруги чистые, и они там будут пребывать вечно»[87].

И тогда Офонас думал невольно, что ведь это хорошо: там, в посмертной жизни, будет у него не Настя, перед коей виновен, должно быть; а будет с ним иная супруга, для какой-то чистой жизни... И тотчас спохватывался, что ведь это грешно: отступаться от православной веры... Но кто сейчас над ним? Кто его судить будет? Попы? Дед Иван? Петряй? Дядька Ливай?.. От прежнего множества отделён Офонас многими землями, морями отделён... И тянется к новому для него множеству, мнозинству, каковое будто и сам для себя избрал, как избрал сам для себя путь, дорогу через три моря, три дарьи...

Завершилось молитвенное время. Все поднялись, распрямились, вновь расселись за скатертью, за сластями и питьём...

На блюде насыпаны горкой разные орехи — «аджил». И руки, пальцы тянутся...

Полнотелый купец — ладони его и борода выкрашены хной, что означает набожность, — спрашивает Юсуфа, отчего тот не умащается амброй после совершения «гусл» — омовения. Офонас было смутился, но тотчас припомнил песенные строки, неведомо как попавшие в его память... Кто пел их? Когда? Офонас видал и слыхал уже столько всего!.. И пропел тонковатым, чуть похрипывающим голосом:

Руйи зибай о джамейе диба,Арак о уд о ранг о буй о хавас.Инхаме зинате занан башад,

Мардра кир о хайе зинат бас...И означали эти песенные строки:Красивое лицо, парчовые одеяния,Настои ароматов, алоэ, румяна,благовония и вожделения —

Всё это украшение для женщин.Украшение мужчины — его тайные уды...[88]

Все смеялись, и Юсуф сделался для них своим. Кто-то из молодых купцов сказал похвально Юсуфу:

   — Ты, должно быть, учился смолоду, как довелось учиться и мне. Слышу, ты помнишь строки из «Гулистана» Саади[89]. А помнишь ли что из «Бустана»? Я-то позабыл...