Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Начальников дивизий и штабов дивизий прошу остаться. Остальные свободны, господа! — Дождавшись, пока все лишние ушли, Кутепов позволил себе сесть и сказал: — Задержу вас ненадолго. Поговорим конфиденциально. Надеяться нам не на кого. Только на себя, господа. Уйти отсюда будет трудно. Со всех сторон море, а на сушу могут и не пустить. Французы станут кормить так, чтобы только с голоду не умерли. Мы должны надеяться только на себя... Мы должны сохранить армию. Всеми мерами, господа!

Кутепов покидал лагерь, когда стемнело. После неожиданно затянувшейся беседы с начальниками дивизий настроение у него значительно поправилось, возвратилось душевное спокойствие.

По выезде Кутепова догнал Туркул с тремя дроздовцами. Объяснил: боевые охранения редки, могут быть и не очень надежны. Видя малочисленность конвоя, считает необходимым для безопасности командира корпуса проводить его до города.

— Мы далеки от фронта, генерал, — пошутил Кутепов, оценив про себя преданность Туркула.

— Всякое может быть, ваше превосходительство. Появились случаи дезертирства.

— Побродят по полуострову и вернутся с голодухи.

Туркул шел рядом со стременем.

— Хорошо, — согласился Кутепов. — Вон до того огонька — разрешаю, — и показал вперед, где в пламени костра виднелись две сидящие фигуры. Часового и подчаска, вероятно. И даже пошутил: — Не годится. Не принято в русской армии, чтоб один генерал другого пешим сопровождал.

— Чего не бывает, ваше превосходительство.

— Благодарю, генерал, — еще больше оживился Кутепов. — Мы еще с вами повоюем.

— Надеюсь! — зычно отозвался Туркул. — Счастлив буду.

Приблизились. Один из солдат обернулся на голоса, всматриваясь в темноту. И только когда в пламени костра блеснули золотые генеральские погоны, оба часовых вскочили. Винтовок при них не было: кинутые прикладами в костер поверх веток кустарника, они горели. Такое никому не приходилось видеть. Кутепов остолбенел.

— Расстрелять! — коротко кинул он.

Генерал Туркул рванул из кобуры револьвер. В сумрачной тишине долины прозвучали два выстрела. Солдаты упали по обе стороны костра: Туркул всегда славился как один из самых метких стрелков в армии. Воевавшие с ним утверждали, что больше всего он любит яичницу с колбасой и собственноручный расстрел пленных, — этот гигант, богатырь, в жилах которого текла и молдаванская кровь, любитель анекдотов, матерщинник, начавший войну прапорщиком, пришедший с отрядом Дроздовского из Ясс и ставший генералом...

2

Галлиполийцы ждали приезда Врангеля. А он все не ехал. Усиливалась растерянность. Возникали и широко расходились из города в лагеря всевозможные слухи. Кутепов был вынужден послать официальный запрос. Генерал Шатилов ответил: главнокомандующий ведет упорную дипломатическую войну, требующую много времени и сил, — добивается сохранения русской армии и участия ее в борьбе против большевиков...

22 декабря на французском дредноуте «Прованс» Врангель наконец прибыл в Галлиполи. Он стоял на корме катера, несущегося к пристани, в корниловской форме, прямой и плоский, как доска. Легко перескочил на мостки. Сошел на берег. Глядя немигающими, чуть поблекшими выпуклыми глазами, выслушал рапорт Кутепова. И с той же величественной, чуть брезгливой миной — приветствие французского коменданта. Милостиво кивнув, пошел по фронту сенегальских стрелков, высоко поднимая колени, — к почетному караулу из батальона юнкеров Константиновского училища. Под звуки Преображенского марша, крики юнкеров и офицеров, медленно, словно вглядываясь в лица, обошел фронт караула. Пропустив юнкеров, идущих церемониальным маршем, впервые обратился к Кутепову:

— Вы прекрасно выглядите, Александр Павлович. Рассказывайте, как тут у вас, что? Настроение в частях?

— Вы все увидите сами, ваше высокопревосходительство, — Кутепов подчеркнуто не принял обращение по имени-отчеству. — Обживаемся.

Французы, расщедрившись, подали автомобиль. («Жаль, — подумал Кутепов. — Лучше посадить бы его на турецкую клячонку: наш барон ведь кавалерист прирожденный...»)

— А что французы? Как кормят?

— Пятьсот граммов хлеба, сто пятьдесят каши, двести пятьдесят консервов — ужасные! — сто картофеля, двадцать соли, сахара и жиров, семь граммов чая. Считают, питание человека стоит им примерно два и двадцать восемь сотых франка в день.

— По моим данным, два с половиной франка, — 1 поправил Врангель.

— Врут! Наживаются!

Автомобиль, подпрыгивая на ухабах, ехал городом. Полуразбитые мазанки лепились по холмам. Во все стороны разбегались кривые переулочки. На площадке гортанно гомонила черная толпа греков и турок в красных фесках — шла шумная и мелкая торговля, страсти кипели вокруг горстки инжира, вязанки хвороста, лоскута самотканой материи.