Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Генерал перебрался по улице Гурко выше, на северо-запад. Для этого были и особые причины: ближе и к Стамболову мосту через Янтру — ближе к пустующим болгарским казармам, на широком поле между улицей Балканской и отвесным скалистым берегом речной петли, где размещались части его корпуса... Улочка была замощена плоскими, одна к одной, серыми плитами. Двухэтажный дом под красной черепицей — верх деревянный, низ из серого камня, прочно врезанный в скалистый холм, косо подпертый для прочности мощными балками, — казался фортом. Кроме окон, заставленных цветочными горшками, и окон эркера, забранного решеткой, была еще длинная лоджия, где сушился красный перец, а в дождливые дни — белье. Улицу по склонам обрамлял довольно высокий цементный бордюр с чугунной оградой поверху. Перед домом, затеняя от солнца окна генеральского кабинета, непостижимым образом зацепившись могучими корнями за скальный обрыв, рос старый тополь, поднявший пышную крону немного выше покатой крыши. Кутепов, которым все чаще овладевали честолюбивые планы, порой сравнивал себя с этим могучим деревом. И он ведь не просто существует в этой богом забытой дыре, он готов к новой борьбе, он еще покажет всем этим генералам-политикам, на что способен. Судьба не случайно поселила его на улице Гурко. И дом указала не случайно. И огромный тополь перед окном ежедневно демонстрировал перед ним свою жизнестойкость. Это был символ, перст указующий, напоминающий о его особой миссии, о необходимости действовать. С лоджии кутеповского дома можно было шагнуть на крышу соседнего дома, прилепленного к скале чуть ниже. По веткам тополя легко подняться на другую улочку.

Оттуда рукой подать и до вершины холма. Мысли о трудности внезапного нападения весьма успокаивали Александра Павловича: не так легко добраться до него, схватить, уничтожить. Злоумышленником мог оказаться и агент Москвы, и местный болгарский большевичок («Их и тут развелось немало, растут, как грибы после дождя!»), а то и свой брат, офицер — марковец или дроздовец, который не мог простить своему командующему какого-нибудь ареста или взыскания за дисциплинарный проступок. Да, в нынешние времена верить не следовало никому. Опасность могла прийти отовсюду, с любой стороны. Впрочем, Кутепов не боялся: считал, за годы испытаний и в России, и в Галлиполи сумел выработать в себе чувство особой интуиции, предупреждающей его загодя о любой опасности, — словно какая-то сигнализация срабатывала в душе. Подозрительного человека Александр Павлович и за версту видел.

Раздобыв подробнейшие, крупномасштабные карты Болгарии и города Велико-Тырново, генерал с утра каждодневно погружался в их изучение, запретив беспокоить его даже дежурному офицеру. Только денщик Бенько мог заходить в кабинет. Федор — прошедший с Кутеповым все российское лихолетье, бои, эвакуацию Новороссийска и Севастополя, галлиполийское житье — был предан безоглядно и самоотверженно, как отцу родному, вере Христовой и самому господу Богу. Бенько появлялся неслышно: пристрастился ходить без сапог, в болгарских цветных чулках-чорапах. Осторожно ступая, приносил круто заваренный чай (Кутепов, не куривший и не выносивший спиртного, не пристрастился и к кофе), масло, сыр, горячие хлебцы; ловко и быстро затачивал кинжалом цветные карандаши, убирал кровать, приносил цивильную одежду, необходимую для ежедневных двухчасовых прогулок хозяина.