Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Я работал на плантациях. Огромные пространства, целые поля были отведены под гладиолусы и лекарственные растения. Нам, заключенным, полагалось их сажать, окапывать, ухаживать за ними, собирать цветы, сушить, сортировать, упаковывать в мешочки, складывать в ящики и грузить на приезжавшую за ними машину.

Поля были громадные, и мы работали с утра до вечера. В дождь ли, в жару — безразлично. Капо с дубинками присматривали за нами. Эсэсовцы тоже присматривали и пинали нас ногами. Мы были голодны, и потому нас ничуть не восхищало разнообразие окраски гладиолусов и желтые цветы «медвежьих ушек». Мы были очень голодны и, когда глядели на цветы, нам мерещились буханки хлеба, булки, сало, мясо, закуски…

Закусок, правда, у нас хватало — мы ели улиток.

Труднее всего было проглотить первую улитку, тошнотворную, скользкую. Но голод еще страшнее.

Улитки ползали по листьям и оставляли за собой серебристый липкий след. Они прилипали к пальцам. Нельзя было раздумывать и держать улитку долго во рту. Взял, подтолкнул языком, проглотил — и все!..

Вокруг плантации проходила так называемая Postenkette[40]. Эсэсовцы стояли на расстоянии десяти-пятнадцати шагов один от другого и следили, чтобы никто из нас не убежал. Если кто-либо переступал эту Postenkette, в него стреляли, и всегда без промаха. Для эсэсовцев это был неплохой спорт, потому что за каждого убитого они получали трехдневный отпуск. В рапорте значилось, что заключенный застрелен при попытке к бегству.

Чаще всех ездил в отпуск Готфрид Кунц.

Он стоял на Postenkette и ждал, пока к нему подойдет капо. Или подзывал его. Капо подбегал с шапкой в руке, вытягивался по стойке смирно и докладывал, что явился по приказанию.

— Мне надо ехать в отпуск! — лаконично говорил ему Кунц.

— Будет сделано! — поспешно отвечал капо, возвращался к своей группе и отбирал того из заключенных, который был ему не по нраву. То ли слишком худ, то ли слишком слаб, то ли нос у него слишком длинный, то ли похож на пугало, то ли жмется от страха. Капо вызывал его и подводил к эсэсовцу Кунцу. Там он срывал с головы заключенного шапку и швырял ее за Postenkette. А потом колотил несчастного палкой и орал:

— Беги за шапкой! Живо!..

Попадались такие, что послушно бежали, а бывало, иной отказывался бежать. Тогда капо колошматил его палкой до тех пор, пока тот смирялся. И тут Кунц вскидывал автомат, недолго целился и стрелял.

После работы товарищи везли на тачке труп застреленного, а эсэсовец Готфрид Кунц отправлялся в трехдневный отпуск в Мюнхен к своей жене Гильде и двум дочкам, Эрике и Ирмгарде. Это случалось не реже, чем раз в месяц.

Иногда Кунц стоял не на Postenkette, а наблюдал за работой заключенных. Примерно через неделю после нашего столкновения в бараке он подошел ко мне и спросил:

— Это были вы? Это вас я не стал бить?

— Да!

— Ага! А ты знаешь, почему я тебе не выбил зубы? — Он перешел на «ты», что противоречило уставу.

Я молчал.

— Молчишь? Так я тебе скажу! Потому что ты первый унтерменш[41], который мне пришелся по душе!

Я по-прежнему молчал, но, как и в тот раз, смотрел в его чудесные голубые глаза и чуть усмехался.

— Иди со мной! Туда, за кусты! Иди первый! — сухо сказал он.

Я знал, что он меня не застрелит, и пошел. Кунц за мной. Он сел под кустом жасмина.

— Делай вид, будто работаешь! Чтобы никто не заметил, что я с тобой разговариваю.

Я стал неторопливо обрывать лепестки жасмина.

— А ведь я могу тебя застрелить! — сказал он ни с того ни с сего.

— Можете, но не застрелите!

— Почему? Я не ответил.

— Ты кем был до лагеря?

— Кельнером.

— Кельнер? Кто бы подумал! Кельнер!.. А ты смог бы кого-нибудь застрелить?

Я поглядел ему в глаза и сказал:

— Смог бы! — потому что думал о нем.

— Ты мне нравишься! Значит, если бы ты был на моем месте, а я на твоем, ты застрелил бы меня? Ну, скажи!

Я сказал, не задумываясь:

— Застрелил бы!

Эсэсовец развеселился. Задыхаясь от смеха, он выдавил из себя:

— Застрелил бы меня, как собаку?

— Как собаку!

Эсэсовец снова захохотал. Смеялся он долго. Играл автоматом, то и дело поворачивая его ко мне стволом и держа палец на спуске. Однако я был уверен, что он не выстрелит. В конце концов он успокоился.

— Ты мне нравишься! Бери сигарету и пшел работать! — сказал он и протянул мне портсигар.

— Спасибо! Не курю!

— Куришь, негодяй, только не хочешь брать у эсэсовца! Возьми, черт тебя подери! Возьми, ты мне нравишься!

Я взял у него сигарету и вернулся к своим. А он остался под жасмином. Товарищи, сгорая от любопытства, расспрашивали меня, чего хотела эта скотина, чего ему надо было, о чем я с ним разговаривал. Я все рассказал. Они недоверчиво смотрели на меня. Видимо, заподозрили, что я стал шпиком Кунца…

Война уже подходила к концу.