Семейщина

С легкой руки Дементея и Ахимьи и прочие никольцы зачастили на Амур: соберутся, бывало, хозяев пятнадцать — двадцать, а то и тридцать, да прямо к Андрею Иванычу. Никто из них не сомневался, потому как через брата он на деревню весть подал: хочу, дескать, чтоб у меня в артели свои работали, награду сулил — по бочке рыбы каждому сверх заработка — и не было случая, чтоб слова своего не сдержал.

Обласканные и уваженные рыбкой от сердечного земляка Андрея Иваныча, все были бесконечно им довольны и по весне ехали вновь… Андрей Иваныч так понимал свой интерес: ловчей, усердней семейских в работе не сыщешь…

И стал Амур для никольцев второй Олёкмой. Кто победнее, ехали гуртом, в складчину или на Андрееву ссуду, а самостоятельные — в одиночку снаряжались. Эти, слов нет, не за работой гнались, не за жалованьем, а за длинным рублем: везли домой почти задарма купленную кету десятками пузатых бочек, восхваляли простоту и обходительность амурского земляка-рыбалошника. Главным пайщиком и создателем артели был Андрей Иваныч, и потачка никольцам на рыбалке была во всем. Все хвалили его, ни один у себя в деревне не пожаловался.

Кто-кто не перебывал у Андрея Иваныча, за это время, кто-кто не поживился от доброй души его! Неподвижный Панфил Созонтыч — и тот прикрыл однажды свою лавочку и увязался с Дементеем на Амур, прихватив с собою в красном платочке две тысячи целковых.

На рыбалке Панфил Созонтыч всему дивовался, ел за пятерых, сохранял за столом Андреевым степенную важность, поглаживал сивые мягкие усы, по обычаю своему, с вывертом, крест-накрест и, насытившись икоркой, громогласно рыгал.

Осенью, как и все, Панфил Созонтыч отбыл домой не обиженный ни в чем, хотя и не шибко-то пособлял артельщикам, — больше присматривался, чем работал. Он радовался про себя, — летом харчился задаром, копейки одной не погубил зря, шептал:

— Простофиля Андрей-то… Умом будто бог не обидел, а дурак. Дурак и есть!.. — А може, хитер не по-нашему?

Мосей Кельман съездил на Амур и раз, и два, и три. Давно уже в памяти семейщины пыреем заросла поруха его чести, никто уже и не вспоминал, как хараузцы надругались над покойным его папашей, а он все рвался и рвался на рыбалку к Андрею Иванычу, — по сердцу пришлась ему рыба кета, хорошими барышами завлекала каждое лето…

Шла осень.

Получив из дому тревожную весть о том, что дочку Дарью начала клевать оспа, Дементей Иваныч поспешно отбыл домой один, не дожидая земляков. Но вот пришла пора садиться на пароход и всем остальным, и никольцы принялись судить-рядить:

— Бочки, все до единой, в трюм сгрузим, билеты выправим… ладно. А кто грузовую квитанцию за пазухой хоронить возьмется? А ежели она потеряется невзначай? Всяко бывает…

— Особо каждый свою бочку сдавай. Всяк свою квитанцию содержи — за свою рыбу пусть хозяин в ответе. Коли обронит или вытащат, ему и досада, никому боле, — рассудительно вставил скуластый Артамон Варфоломеев.

— Не годится, паря. Как же получать-то? Как распишется, ежели все мы грамоты не ведаем? Палец приложить заместо росписи?

— И приложим, эка страсть! — стоял на своем Артамон. Но озадаченные мужики, галдя и ссорясь, порешили все же выбрать одного, выписать один документ на все сорок бочек.

— Один-то как ни на есть распишется. А потеряет — он в ответе.

В эту минуту на пристани появился отъезжающий Мосей, а рядом с ним Андрей Иваныч.

— Что тут у вас, мужики, такое?

— Да вот, Андрей Иваныч, ряду держим: сорок, вишь, квитанций неудобно писать, канительно, да после по всем росписи в Заводе потребуют, — где их взять? Знамо, грамоте не обучены.

— А вы на одну квитанцию… легче сдавать и выкупать груз. Вот Мосей Самойлыч с этим же пароходом едет. Ему и отдайте. Он и на железную дорогу перегрузит для вас без хлопот, и на месте получит в момент, — человек торговый, знающий. Ему заодно возиться: он ведь тоже рыбу везет. Доверяете ему?

— Как не верить — свой все же, хоть и другой веры. Не раз выручку от него имели.

— Значит, действуйте…

Перед отплытием парохода Мосей спрятал общую квитанцию в толстый кожаный бумажник.

— Этот не обронит, — весело гуторили мужики. — Дело знает… Мозговит…

Через полмесяца Андрей Иваныч получил немыслимую телеграмму: «Кельман обманул нашу рыбу присвоил жулик заступись Андрей Иваныч». Под телеграммой, по поручению сорока мужиков, стояла подпись Артамона Варфоломеева. Андрей Иваныч — точно его ограбили, а не других, — заметался, закричал ни с того ни с сего на жену, на детей, крупно зашагал по комнатам, а потом собрался и умчался на легкой лодке в город. С пристани он побежал, взволнованный и потный, на телеграф, потребовал в окошечке бланк, на котором колкой жирной россыпью размахнулся: «Петровский завод Мосею Кельману обман буду преследовать закону передайте немедленно рыбу владельцам Леонов»… Через два дня Мосей нагло отписался по телеграфу: «Какой рыбе идет речь Кельман».

У Андрея Ивановича даже руки затряслись: — Мерзавец! — возвращаясь на пристань, шептал он. — И как земля таких носит.

Негодование сотрясало его большое тело, мешало сосредоточиться… Так ничего и не придумал он в тот день.