Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Уважил бы старика, — советовала Галина. — Не упорствуй, подбери другое место для стройки.

— Как уважить? Как подобрать новое место? Да ты соображаешь, о чем говоришь?

— Митя, обойдись без холмов, — упрашивала Галина. — Нельзя обижать отца.

— Не понимаю, на кой черт нужны ему эти холмы! — Дмитрий решительно махнул рукой, как бы желая отделаться от мысли об отце. — Да, норовистый старик и без причуд никак не может!

29

Казалось бы, проще простого: не думать о Дмитрии, выбросить из головы, забыть и успокоиться. Но как это сделать? Нет, не мог Василий Максимович ни успокоиться, ни забыть о своем разговоре с сыном. Слишком тяжкая обида залегла на сердце, копошилась там, беспокоила. Как же это так? Родной сын не помог отцу, не внял его просьбе? Да еще как ответил! «Не могу, не имею права, не нахожу нужным». А кто этому поверит? Никто! Если бы захотел, то и смог бы, и право заимел бы. Не пожелал помочь отцу, и это обижало старика.

Рядом, подпрыгивая и еле поспевая, торопился Геннадий, и был он так похож на Дмитрия, что Василий Максимович, частенько поглядывая на своего городского внука, невольно видел в нем Митю, когда тот еще был мальчуганом. «Помню, учился Митя хорошо, был послушен, с родителями обходителен, — думал Василий Максимович. — И кто тогда мог предположить, что со временем он станет таким бессердечным? И сынок у него славный мальчик, и неужели он переродится, когда вырастет»…

— Гена, батька своего слушаешься?

— Это что — папу? А как же! — живо ответил Гена. — Даже очень слушаюсь. Я во всем ему помогаю. И маме тоже.

— Молодец, родителей надобно слушаться и надобно им подсоблять, потому как ты ихний сын!

— Вот и музыкальное училище, — сказал Гена. — Общежитие во дворе, входить надо вон в ту калитку.

— Ну, Геннадий Дмитриевич, прощевай. — Василий Максимович обнял внука. — Я тут и сам отыщу Гришу. А ты беги домой.

У Гриши Василий Максимович немного успокоился. Младший сын был ласков, — наверное, соскучился по отцу. Гриша открыл чемодан, увидел припасенные матерью гостинцы, обрадовался, как малое дитё, и начал танцевать. Тут же, в комнате общежития, собрал шумную ватагу мальчиков и девочек, высыпал перед ними на стол все, что хранилось в чемодане и в авоське, и это понравилось отцу. Надо было бы Анне Саввичне самой видеть, с каким старанием молодые музыканты расправились с ее пирожками. «Молодец, Григорий, не скаредничает, заботится не только о себе, а и о своих товарищах», — одобрительно подумал отец.

— Ну как ты тут, сынок? — спросил он, когда кончилось пиршество и они остались одни. — Скучаешь по станице?

— Скучать некогда.

— Теперь скрипку небось и из рук не выпускаешь?

— Учусь, привыкаю.

— Тяжело?

— Вначале было трудновато. Но учиться здесь мне нравится. — Гриша поправил заметно отросшие на голове темно-каштановые волосы. — Тут все не так, как было в школе.

— А зачем чуприну отращиваешь? — спросил отец. — Будешь похож на молодого дьячка.

— Тут все так…

— Может, на стрижку нет денег? Так я привез немного.

— Спасибо.

Гриша не знал, что еще сказать, покраснел и промолчал.

— Почему с Дмитрием не поладил?

— Был у нас серьезный разговор…

— Вот и у меня была с ним сурьезная балачка, — сказал Василий Максимович. — И через то на душе у меня неспокойно.

— О чем же вы говорили?

— Так, о своем…

Гриша спрашивал о матери, о Максиме, о Даше и ни словом не обмолвился о Люсе. Отец сам хотел сказать, как однажды Люся встретила на улице мать и как расспрашивала о Грише, и не сказал. Перед вечером Гриша проводил отца до автобусной станции. К рейсовому автобусу они опоздали, пришлось Василию Максимовичу возвращаться в Холмогорскую на попутном грузовике. Он примостился в кузове, на скомканных, пахнущих овечьей шерстью брезентах, смотрел на укрытые темнотой поля и не переставал думать о холмах и о Дмитрии. На выбоинах тяжелые колеса подпрыгивали, кузов гремел. Василий Максимович натянул картуз, чтобы не схватил ветер, а в голове все то же — холмы и Дмитрий. С этими нерадостными думками он и вошел в хату. Анна Саввична уже спала, она не ждала его сегодня. На ее вопрос, почему он так быстро вернулся и повидался ли с сыновьями, Василий Максимович ответил нехотя, глухим голосом:

— Видел обоих.

— Ну что Митя, подсобил?

— Как же, жди, подсобит! «Не нахожу, говорит, нужным».

— Как поживает Гриша?

— Ничего, старается. Поклон тебе переказывал. Пирожки сильно ему понравились. И сам уплетал за милую душу, и дружков своих угощал.

Спал Василий Максимович плохо, мысленно возвращался к разговору с Дмитрием, вставал, курил.

— Всю дорогу думал и зараз думаю: куда мне теперь податься? — сказал он, сидя на кровати. — Кому пожаловаться на родного сына? Не придумаю.

— Сперва сходи к Андрею, потолкуй с ним, — советовала Анна Саввична. — Мой брат человек рассудительный, в житейских делах кое-чего смыслит, может, вместе что придумаете. Да и проведаешь Андрея, что-то он занемог, на сердце жалуется. Ходить ему трудно, что-то давит в груди. — Она помолчала, вздыхая. — Или выбрось из головы свои холмы, забудь о них. Тебе что, больше всех нужно?

— Вот именно, что больше всех нужно.